Не знаю, почему мне вдруг пришло в голову поглядеть в главный фокус. Там, на самой верхушке трубы, куда сходились отраженные четырехметровым зеркалом лучи, тоже была окулярная система. И была маленькая кабина для наблюдателя в самой трубе телескопа, около его верхнего края, В кабине приходилось сгибаться в три погибели, чтобы не загораживать от зеркала света звезд и глядеть в окуляр,-это уже не пятьдесят сантиметров искателя, а все четыре метра, гигантская чувствительность! Слабенькая моя звездочка в главном фокусе, наверное, полна сил.
Люлька медленно выдвигалась на телескопических захватах, я еще не научился хорошо управлять ею и поднимался толчками. Звезды в прорези купола скакали с места на место, и от этого кружилась голова. Верхний край трубы очутился у меня под ногами. В пятнадцати метрах подо мной ловило звездный свет главное зеркало. Представилось, как я перелезаю в кабину, как теряю равновесие... Это было мимолетное, но неприятное ощущение. В следующую секунду я уже стоял обеими ногами на мягком полу наблюдательной кабины. Слабо светился пульт, и окулярная панель располагалась не над головой, а перед глазами, смотреть было удобно, хотя и непривычно. Я выключил подсветку пульта, и мой звездолет устремился в непроглядную черноту.
Я окунулся в звездный океан. Не в озерцо, как в искателе, а в огромное море. Стартовые двигатели отключились, и мы неслись в пространстве по инерции. Я смотрел на ту звезду, что находилась в центре. Она была ярче других, и мне показалось, что она неудержимо приближается, будто звездолет мой мчится на недозволенной скорости, нарушая все правила межзвездного движения.
И я увидел. Все осталось по-прежнему, но я уже научился отличать этот момент узнавания. Момент, когда звезда из точки превращается в диск.
Звезда была старой. Глубокие черные морщины прорезали ее диск параллельно экватору. Морщины болезненно стягивались.
Наверное, к людям и к звездам смерть приходит именно так. Неуловимо меняется лик: только минуту назад черные полосы кружились на звездном диске, и вот они застыли, завороженные, образовав странный и грустный узор. А от полюсов, будто судороги, поползли к экватору. Похоже было, что волны звездного вещества перекатываются с места на место. Боковым зрением я разглядел две планеты - сначала оранжевую искорку, потом зеленую. Зеленая искорка превратилась в серп с длинными рогами, протянувшимися от звезды. У меня захватило дух.
Я увидел огромные синие океаны, белый серпантин облаков, закрученных в кольца. Между ними желтовато-зелеными пятнами пестрела суша.
На границе света и тени вдруг ярко полыхнуло. Пламя разрасталось и тускнело, и что-то проявилось в нем. Я напряг зрение, но от рези в глазах не в силах был разглядеть подробности. Только общее впечатление: гигантский, в полматерика, диск медленно поднимался в космос.
Почему я решил, что это звездолет? Потому ли, что ждал его: ведь если гибнет звезда, все живое должно спасаться? Строить огромные корабли и лететь к другим звездам, искать новую родину, чтобы вечно помнить о старой. Едва видимый шлейф пламени тянулся за диском... Улетают.
Я перестал следить за полетом диска, потому что на какую-то секунду был вынужден закрыть глаза. Боль прошла по нервам к затылку, как по проводам, и сконцентрировалась там. Когда я опять взглянул в окуляр, то звездолета уже не было. Я представил себе, как те, кто остался, кто не смог или не захотел покинуть дом, смотрят сейчас в небо, а над горизонтом встает ущербное светило, чтобы последний раз рассеять темноту. И миллионы глаз одновременно, на тысячу лет раньше меня, видят, как начинает вздуваться звездный шар, медленно и неотвратимо, как набухают, будто вены, темные морщины.
Мой звездолет висел неподвижно в далеком космосе, экипаж собрался у иллюминаторов и смотрел на гибель звезды. Смотрел и ничего не мог поделать, ничем не мог помочь.
И, будто сопровождая грандиозную агонию, грянул набат. Я не сразу догадался, что это всего лишь зуммер известил об окончании экспозиции. Полет закончился, база дала приказ о немедленном возвращении.
Я посмотрел вверх. В двух метрах надо мной чернел срез купола, а над ним уже посерело небо. Нужно было срочно вынуть кассету. Люлька повисла рядом со мной, как посадочная ступень ракеты, вызванная на орбиту спутника, чтобы доставить на Землю экипаж вернувшегося из дальней разведки космоплана... "Теперь уже не смолчать,- размышлял я.- Нужно сказать шефу, потому что такое нельзя упускать. Там, вдали, гибнет звезда, следующей ночью она может исчезнуть навсегда. Ни звезды, ни планет-хаос и смерчи. Подпишу журнал наблюдений и пойду к шефу,- решил я, укладывая кассету в шкаф,- вот только отдохну".
Дома я свалился, как подкошенный, не раздеваясь. Закрыв глаза, я успел подумать, что самая страшная катастрофа, если она так безмерно далека, оставит нас холодно-любопытными, не больше. Там мечутся живые существа, гибнет все, огонь слизывает сушу, океан кипит. А нам важно описать и понять.
Все пошло не так, как я хотел.
Меня растолкал Юра и сообщил, что шеф ждет.
Саморуков ходил по кабинету, рассеянно глядя в окно. С утра погода испортилась окончательно и похоже надолго - небо заложило тяжелыми тучами, черными, будто вымазанными сажей.
- Что это? - спросил Саморуков и поднял со стола пластинку со спектрограммой.
- Наверное, сегодняшний спектр,- сказал я, подивившись быстроте, с которой он был обработан.
- Сегодняшний,- согласился Саморуков.-Но почему вы думаете, что это спектр? Это - каша. Спектр сравнения смещен. Сильнейшая передержка. Засветка поля. Кто мне сейчас даст пять часов наблюдений? А звезда, между прочим, уходит, и следующий цикл можно будет вести не раньше лета.
Как же так получилось? В камере главного фокуса, вероятно, иное расположение тумблеров, да и работал я в полной темноте-мог ошибиться. Это легко выяснить, а может, уже выяснено: операции управления идут в память машины.
- Так,- сказал Саморуков.- Я тоже виноват. Не подумал, что вы здесь без году неделя и на вас еще нельзя полагаться. А мне нужны люди, на которых я могу положиться полностью. И чтоб вы это поняли, Костя, получите выговор в приказе.