Изобретатель надел шапку, и глаза его вмиг остановились, сделавшись пустыми и как будто даже мутными. Снял — все вернулось к прежнему состоянию.
«Да, с такими жутковатыми стекляшками вместо глаз побираться можно», — понял Шарыгин.
— Ну а весной, — продолжал Прокофий, — уж больно жарко стало в шапке. Хожу так. Вот и подают меньше. Хотя, казалось бы, какая им разница? Все же знают, на что я собираю, только ты вот один и выслушал меня со вниманием. Ну да ладно. Пора мне.
— И мне пора, — согласился Шарыгин. — Хватит уже пьянствовать. Тебе в какую сторону?
— Да мне тут два шага. Солдатский Шум знаешь?
— Это там, где больница?
— Ну да. Я же у Вольфика и живу.
— У какого Вольфика? — не понял Шарыгин.
— Э, мил человек, да ты, видать, совсем новенький в нашем городе! Пошли. Проводишь меня, заодно и посмотришь, какие люди у Вольфика живут. А я по такому случаю в шапочке пройдусь — давно, черт возьми, слепым не был!
До улицы с загадочным названием Солдатский Шум было и впрямь недалеко. Подальше Шарыгин идти передумал. Не захотелось ему смотреть, какие люди у Вольфика живут. Потому что Прокофий привел его ко входу в больничный корпус с недвусмысленной табличкой «Центральная мышуйская психиатрическая лечебница им. Вольфа Мессинга». Навстречу им вышел гренадерского роста медбрат в устрашающем темно-зеленом хирургическом костюме и, добродушно улыбнувшись, пробасил:
— Больной Кулипин, почему опаздываете к ужину? Не иначе опять пиво пили? Нехорошо!
И когда Прокофий, торопливо попрощавшись, скрылся внутри, Шарыгин в растерянности полюбопытствовал:
— Простите, а как же это… психически больные — и по городу гуляют?
— Вы, должно быть, недавно в Мышуйск попали, — смело предположил медбрат. — Поживете здесь еще чуть-чуть и все поймете. Мы к людям гуманно относимся, не так, как в других больницах.
В этот момент двери лечебницы открылись, и на ступени парадного входа вышел батюшка, отец Евлампий — при всех регалиях.
— Здравствуйте, — сказал Шарыгин, завороженно глядя на сиявший в лучах солнца золотой крест на груди священника, и уже был готов воспользоваться случаем серьезно поговорить.
Медбрат, однако, опередил Михаила, обратившись к батюшке с вопросом:
— Ну как, отец Евлампий, все в порядке? Вы уж не забывайте, пожалуйста, что это только первая часть нашего курса лечения. Вам бы хорошо в следующий раз деньков на пять к нам лечь.
— Конечно, конечно, — согласился батюшка, — на будущей седмице — обязательно.
Шарыгин проводил священника совершенно обалделым взглядом и не сообразил, что сказать, когда медбрат заботливо поинтересовался:
— А кстати, вы сами-то ничего не изобретаете? Или, может, вас странные вопросы одолевают? Сомнения какие-нибудь? Так вы заходите, не стесняйтесь. Мы всем помогаем.
Из переулка, сбегавшего к реке, налетел внезапный порыв ветра, словно поторапливая Шарыгина.
— Спасибо, — сказал он и, развернувшись, быстро-быстро зашагал прочь.
Лыжня
Каждую зиму я хотя бы раз отправляюсь в поход на два-три дня. В одиночку. Такая традиция. Люблю поразмышлять, скользя по снегу, о всяких проблемах — домашних, научных. Словом — о жизни. Только в лесу и удается спокойно подумать, чтобы никто не отвлекал.
А лыжи у меня отличные: пластиковые, легкие, с современными безопасными креплениями, никакого смоления и смазки, понятное дело, не требуют. Вообще, к хорошим лыжам я всегда был неравнодушен, вот и теперь решил на этом не экономить. Однажды плюнул на все, сказал: «Могу себе позволить!» И купил настоящие, австрийские, почти профессиональные. Фирму называть не стану, чтобы лишний раз не выпендриваться. Но замечу, что и палки к ним взял родные: тонкие, прочные, потрясающе удобные.
Зимний поход — дело серьезное. Тут каждая мелочь важна. Одежда, например, должна быть легкой, но теплой. А в маленький рюкзак я прежде всего кладу небольшую палатку — нечто среднее между спальным мешком и стандартной туристической одноместкой, потом — минимальный запас еды на весь срок и огромный серебристый термос (любимый, китайский, лет двадцать ему, наверно) с крепким сладким чаем. Хотите верьте, хотите — нет, но чай и на третий день еще бывает горячим.
На этот раз мне удалось урвать в конторе целых пять дней без серьезных потерь для отношений с начальством. Договорился. Деньги-то платят смешные, а на работу приходи каждый день. Какие уж тут успехи в труде!.. И счастье в личной жизни. Кстати, о личной жизни. Почему я до сих пор не женат? Не знаю. Ведь стукнуло уже тридцать три — возраст Христа. Так вот помрешь ненароком, и на том свете вспомнить нечего будет. В науке — сплошь рутина никому не нужная, в быту — приятели с поразительным упорством уговаривают выпить водки, книжки попадаются одна скучнее другой, и в разных постелях разные девки одинаково глупо хихикают… Да уж, на небе, в день Страшного Суда только и вспомню, что эту прямую, как штык, лыжню, рассекшую надвое белоснежное озеро зимнего луга.