Журналисты невыносимо ссорились между собой, ссорились до того, что журнал Миллера был закрыт в 1765 году по распоряжению Екатерины II, «дабы не было соблазну». Целых 4 года вплоть до появления на сцену Новикова в России не было ни одного журнала и не издавалось ни одного альманаха. В 1769 году читатели с восторгом прочли первый номер новиковского «Трутня». Резкая и сильная сатира, нападавшая уже не на личностей, а на недостатки общественной жизни, – сатира, стремившаяся выполнить завет Кантемира – насмешкой исправляй людей, – обрадовала всех. Сатирические журналы размножились, как грибы после дождя, за сатиру взялась сама Екатерина, работая во «Всякой всячине». Кульминационного пункта сатирические журналы достигли в «Живописце» Новикова, но после этого началось их падение. Феерический период царствования приближался к концу, императрица стала высказывать опасения, не слишком ли далеко она зашла с вольными типографиями, комиссиями об уложении и некоторым подобием свободы печати. Стали поворачивать назад настойчиво, но незаметно. К этому же времени Новиков переселился в Москву, сблизился с масонами. Петербург осиротел и вместо богатой сатирической литературы остался при скучном «Санкт-Петербургском вестнике», – органе полуофициальном, чьей единственной красотой были стихи Державина. «Вестник» просуществовал лишь полтора года и был возобновлен лишь в 1786 году, но успеха не имел. Кроме него издавались еще несколько журналов, ничем не замечательных, и единственный любопытный факт, который надо отметить, это тот, что в период 1786–1790 годов журналы появились в провинции. Даже в Тобольске сосланный за продерзости Сумароков издавал «Иртыш, превращающийся в Ипокрену» – разумеется, под пером самого издателя.
Так жила и прозябала русская журналистика вплоть до Карамзина. Она имела лишь одно славное имя – Новикова и один действительно хороший журнал – «Живописец».
Программу «Московского вестника» мы уже знаем. Она была выполнена с полным умением. Посмотрим на содержание хотя бы одной только первой книжки.
Здесь в начале мы находим стихотворение Хераскова «Время» и знаменитое «Видение Мурзы» Державина, поэму самого Карамзина («Послание к Филлиде»), сказку Дмитриева, очень хорошенькую, особенно по языку. Здесь же появились первые «Письма русского путешественника», критический разбор поэмы Хераскова «Кадм и Гармония», «Путешествие в Африку» Вальяна и трагедия Лессинга «Эмилия Галотти». Словом, стихи и проза, критика и библиография, разные статьи и анекдоты нашли себе место в первой же тоненькой книге «Московского журнала». Последующие были не хуже и число субскрибентов быстро возросло до 300 человек, с которыми можно было вести дело, так как за материал издатель не платил ничего. В этом же журнале Карамзин начал свою знаменитую и общеизвестную реформу русского языка.
Сначала выслушаем собственное его признание о том, что давало ему смелость взяться за такое большое дело. Однажды на вопрос молодого казанского литератора Каменева, каким образом усовершенствовал он себя в русском языке, Карамзин отвечал:
«Родившись в деревне, воспитывался в Симбирске и читал много книг русских. Приехавши в Москву, учился в доме профессора Шадена немецкому и французскому языкам, начал переводить, сочинять и, к счастью, познакомился с Петровым (молодым человеком, которого под именем Агатона оплакивал). Он имел вкус моего свежее и чище; поправлял мои маранья, показывал красоты авторов, и я начал чувствовать силу и нежность выражений. Вознамерясь выйти на сцену, я не мог сыскать ни одного из русских сочинителей, который бы был достоин подражания, и, отдавая всю справедливость красноречию Ломоносова, не упустил я и заметить штиль его… вовсе не свойственный нынешнему веку, и старался писать чище и живее. Я имел в голове некоторых иностранных авторов; сначала подражал им, но после писал уже своим, ни от кого не заимствованным слогом. И это советую всем подражающим мне сочинителям, чтобы не всегда и не везде держаться оборотов моих, но выражать свои мысли так, как он кажется живее».
В другой раз он сказал Каменеву: «до издания „Московского журнала“ много бумаги мною перемарано, и не иначе можно хорошо писать, как писавши прежде худо и посредственно».
Знаменитая реформа, как мы видим из последних слов, происходила по мере того, как упражнялся и совершенствовался сам Карамзин. Конечно, он имел предшественников, и даже нескольких высокоталантливых, например, Ломоносова, Новикова, Петрова. Что же он сделал? Новые введенные им слова немногочисленны и представляют из себя большей частью удачный перевод с французского, например, развитие (développement). Гораздо важнее, что Карамзин выкинул массу церковнославянских тяжелых оборотов и переменил самый строй фразы, приблизив ее к французской, вместо немецкой и латинской, как то сделал Ломоносов. Вместе с тем под влиянием Петрова он дал право гражданства на литературу разговорному языку. По этому поводу он высказал несколько ценных мыслей, например:
«Жаль, что переводчик (драмы „Граф Ольсбах“) употребляет слова сие и оное, что на театре бывает всегда противно слуху. Употребляем ли мы сии слова в разговорах? Если нет, то и в комедии, которая есть представление общежития, употреблять их не должно. Чем слог театральной пьесы простее, тем лучше».
«Не употребляя во зло прав издателя, я осмелюсь только заметить два главные порока наших юных Муз: излишнюю высокопарность, гром слов не у места, и часто притворную слезливость».
«Поэзия состоит не в надутом описании ужасных сцен натуры, но в живости мыслей и чувств. Если стихотворец пишет не о том, что подлинно занимает его душу; если он не раб, а тиран своего воображения, заставляя его гоняться за чуждыми, отдаленными, несвойственными ему идеями; если он описывает не те предметы, которые к нему близки и собственною силою влекут к себе его воображение, если он принуждает себя или только подражает другому (что все одно), то в произведениях его не будет никогда живости, истины, или той своеобразности в частях, которая составляет целое, и без которой всякое стихотворение (несмотря даже на многие счастливые фразы) похоже на странное существо, описанное Горацием в начале эпистолы к Пизонам. Молодому питомцу Муз лучше изображать в стихах первые впечатления любви, дружбы, нежных красот, нежели разрушение мира, всеобщий пожар натуры и прочее в сем роде».
Хотя сам Карамзин и нарушал постоянно собственные правила, но все же высказывать мысли подобные приведенным было делом очень полезным в его время. Успех его пропаганды словом и делом был скорый и несомненный. Молодое поколение приняло сторону «Московского вестника», все стали подражать языку и слогу Карамзина, даже его выражениям. Впоследствии для поддержания карамзинской реформы был основан и знаменитый кружок «Арзамас» с В. Жуковским и Пушкиным во главе.