Он услышал это еще до того как почувствовал. Точно звук отцовского ружья, из которого они когда-то стреляли перепелов. Когда он взглянул вниз, трещина стала шире. Почва стала уходить из-под ног. Он рванулся сквозь снег, чтобы бросить прощальный взгляд на мир сверху. Затем все рухнуло.
Холод был невыносим. Когда он достиг дна, камень чуть не сломал ему череп. Рыбак почувствовал кровь на губах. Пытаясь добраться до места, куда еще пробивался свет, он одной ногой запутался в сети. Чем сильнее он барахтался, тем сильнее увязал. Думать некогда. Человек отважно цеплялся за жизнь. Через какое-то время ледяная вода вдруг стала казаться ему теплой. Сознание начало покидать его.
Он видел теперь все так отчетливо: лето с семьей, громкий смех матери, двое сыновей играют на берегу — за несколько мгновений вся жизнь пронеслась перед его внутренним взором. Затем он внезапно почувствовал свободу. Он снова видел свет. Будущее, такое яркое.
Через два дня его нашли. Чтобы освободить его изо льда, пришлось использовать топор и пилу. Тело промерзло насквозь. Лицо было синим, почти пурпурным. Одну руку пришлось отпилить, чтобы втиснуть тело в гроб. Рыбак оставил жену и семерых маленьких детей. Ему было 37.
Что им делать теперь? Кто поможет? Где они будут жить? Вопросы без ответа. За ответом они обратились к Богу и нашли гiрибежище в церкви.
Через несколько лет один из сыновей уехал на запад. Он покинул церковь и общину. Женился на местной девушке. У них появилось двое сыновей. Рыбная ловля перестала быть достаточным источником дохода для семьи. Они попросили убежища в государстве всеобщего благосостояния — новом храме современности. Он получил работу на стройке. Там они строили новый мир. Жизнь была прекрасна. Государство защищало и обеспечивало. Дети пошли в школу и учились хорошо. Жена тоже нашла работу. Они наслаждались гарантией занятости и ощущением защищенности. Они нашли защиту у дворца — когда-то места обитания королей и королев, а ныне резиденции демократически избранных лидеров. Семья молилась, чтобы премьер-министр не оставлял их своей заботой.
И вдруг что-то случилось. В который раз земля стала уходить из— под ног. Процентные ставки, цены на нефть, налоги и дефицит бюджета взлетели вверх. Рынки упали. Новый храм рухнул. Он потерял работу. Куда делись все гарантии? Семья почти утратила надежду. Что им делать теперь? Кто поможет? Где они будут жить? Перед ними встали все те же вопросы. Самое время подумать.
Прежние убеждения предали нас. Следующим двигателем изменений стало разрушение доминирующих институтов прошлого. В постиндустриальном мире и все больше в других местах многие атрибуты вчерашнего дня остаются позади. Традиционные институты становятся историей.
Недавно мы провели день в беседах с группой протестантских епископов. Они выглядели на удивление обычно. Обыкновенные люди с верой в необыкновенное. В повседневной одежде для среднего возраста, словно только что с поля для гольфа. Они желали познакомиться с нашим миром, который, они знали, отличался от их собственного. Итак, мы рассказали им, как, на наш взгляд, обстоят дела.
Мир, который мы им описали, был в точности такой, с каким мы сталкиваемся каждый день, с его множеством возможностей, но также и множеством обязательств, неопределенностей, разочарований и страхов. Где многие люди утратили иллюзии и чувствуют себя неприкаянно. Религия стала приносить мало утешения. Люди чувствуют себя так, как будто церковь, в которую они пришли, обманула их. Кроме того, они чувствуют себя отвергнутыми государством, обещавшим щедрые пенсии и поддержку в трудные времена, а сейчас пошедшим на попятную. Существует серьезный риск, что средние европейские дети обречены на жизнь, полную все возрастающей бедности, одиночества и бессмысленности.
Воцарилась тишина. Епископы размышляли о брошенных и одиноких будущих поколениях. Затем один из них заговорил.
— Это наш рынок, — сказал он. — В этом наш шанс.
Епископ прав и он прав также и в своей готовности принять рыночную реальность. Одиночество, свойственное миру, ориентированному на индивидуумов, предоставляет большие возможности.
Проблема всех церквей мира в том, что мы уже испробовали этот путь к счастью. В свое время смысл давала религиозная вера. В 1900 году две трети англичан посещали церковь каждую неделю. Сегодня — только 5%. В преданной католицизму Испании цифры также уменьшаются. В 1975 году более половины испанцев заявили о регулярном посещении церкви. Сегодня таких менее одной пятой. За вторую половину прошлого века число священников в Испании снизилось с 77800 до 18500. Самая надежная работа на Земле стала сегодня одной из самых бесперспективных. Люди на Западе покидают церковь.
Однако имеются исключения. Несколько лет назад в Отдельных частях Алабамы и Оклахомы стали наклеивать этикетки на книги по биологии с предупреждением о том, что идеи Дарвина об эволюции — это всего лишь теория. 95% населения США утверждают, что верят в Бога. 9 из 10 американцев регулярно молятся, 75% ежедневно. По данным недавнего опроса аИпр, 89% американцев хотят, чтобы их дети получили религиозное наставление того или иного рода. Все это одна из причин, почему европейцы с таким трудом понимают американцев, которые сберегли более сильное ощущение «смысла» — национального и религиозного, чем большинство людей в Европе.
— Это наш рынок, — сказал епископ.
Пока церкви пустели, мы искали утешения в теплых объятьях государства. Один доминирующий институт сменился другим — государством-нянькой. Оно обеспечит нас и неважно, чем. Государство воспринималось как защита против отчаяния. Но и эта затея провалилась.
Современный проект оказался демонтирован и отправлен на свалку. Правительства отходят на второй план, а люди (вынужденно) принимают все больше самостоятельных решений. В 1996 году Билл Клинтон в своем послании к американскому народу объявил об окончании эпохи сильного правительства. Время подтвердило его правоту.
Правительства отступают. В 1900 году государственные расходы в нынешних постиндустриальных странах составляли менее чем одну десятую национального дохода. Затем они резко пошли вверх и достигли максимума в 1980 году, когда государственные расходы в Швеции составили 60% ВВП. Сегодня они снизились до 54%. За тот же период в Голландии они снизились с 56% до 40%, в США с 31% до 29%, а самые прижимистые, ирландцы, урезали расходы почти вдвое: с 49% до 26%. Общая тенденция очевидна.
Англичане и их зубы обычно являiот собой любопытное сочетание, взгляните хотя бы на всемирно известного человека-загадку, звезду экрана Остина Пауэрса. В «Симпсонах» даже есть эпизод, когда Барт, придя к дантисту, отказывается открыть рот. В ответ тот показывает ему Большую книгу британских улыбок. Перепуганный до смерти Барт немедленно открывает рот. В условиях государственного здравоохранения британские дантисты получают сегодня более половины доходов от частной практики, а более четверти всех британцев пользуются услугами частных дантистов.
В Европе, некоторых частях Азии и в обеих Америках люди живут и работают в обществе всеобщего благоденствия, устроенном по принципу «сделай сам», как если бы оно было спроектировано в IКЕА. Все упаковано в плоские коробки для самостоятельной сборки. И, как вы могли заметить, инструкции по сборке отсутствуют.
С обратной стороны маленькими буквами напечатано предупреждение: 99% ответственности. Неолиберальное общество «сделай сам» было выведено на рынок не без погрешностей. Предоставляя большие возможности некоторым людям, оно несомненно налагает большую ответственность на всех. Из мира, в котором было привычно полагаться на кого-то еще, мы попали в мир ответственности за самих себя.
Как заметил английский мыслитель в области управления Чарльз Хэнди, рынок — доминирующая сила нашего времени — есть всего лишь механизм по отделению эффективного от неэффективного. Он не является заменой ответственности. Помните, что рыночный капитализм не употребляет слово «пожалуйста». Машина просто движется вперед. Рынки властвуют, но превыше всего они разделяют. Капитализм усиливает власть элиты.