И Кончаловский полетел в Нью-Йорк. «Слай встретил меня в номере гостиницы — загорелый, мощный. Тренированное тело, мускулы, бицепсы. Он произвел впечатление разумного, здорового во всех смыслах человека — и физически, и нравственно. Мы поговорили о картине. Когда я сказал, что не хотел бы в фильме видеть его обнаженным, у него радостно вспыхнули глаза. Я предложил ему играть другой характер, отличный от образа Рэмбо, и это совпало с тем, что хотелось ему самому. Наши стремления не вступили в противоречие… Дальше мы рассказывали друг другу всякие смешные истории, потом перешли на женщин. Он с горечью говорил о своем глубоком разочаровании в них. Его можно понять: последний развод с Бриггитой Нильсен стоил ему шесть миллионов. «Больше не женюсь, — говорил Сталлоне. — Буду мстить женщинам сексуальным образом». В этом слышалась почти мальчишеская обида...» На следующий же день Кончаловскому позвонил агент с радостным восклицанием: «Слай от тебя в восторге. Ты первый режиссер, о которым он отзывается так восторженно!» Чуть позже Кончаловский узнал, что вопреки заверениям продюсеров, что, мол, от Сталлоне на съемках ничего не зависит, если бы он не понравился Слаю, на проект бы его не взяли… Ведь в Голливуде не режиссер утверждает звезду, а звезда — режиссера...
Проблемы начались через неделю после начала съемок. «Почему камера стоит там? Поставьте ее вниз», — заявил Сталлоне. «Зачем?» — спросил Андрей Сергеевич. «Потому что тогда я кажусь выше», — буркнул Слай, не глядя на режиссера. Тот бросился за помощью к своему продюсеру Питерсу. Он отмахнулся: «Не спорь с ним. Снимай все, что просит. Хочется ему крупный план — пусть будет крупный план. Это же еще не значит, что ты потом возьмешь отснятое по просьбе Слая в фильм». Что ж… С этого момента чуть ли не половина времени стала уходить на то, чтобы снимать эпизоды, которые — заранее очевидно — полетят в корзину! Но, казалось, раз продюсер дал на это добро — беспокоиться не о чем…
Дальше — больше. Через 10 дней Сталлоне, отсмотрев материал, заявил: «Не нравится мне, как снимает оператор. На экране у меня получается не лицо, а ж...» Оператор тут же был уволен. Хуже всего дело обстояло со сценарием. Сценарист Фельдман исправно записывал все предложения Кончаловского, но результата — исправленного сценария с принципиально новым финалом — все не было. В конце концов Фельдман признался, что у него инструкция от Питерса: режиссера выслушивать, не спорить, кивать головой, но ничего в сценарии без санкции продюсера не исправлять. А Питерс был склонен учитывать скорее мнение Сталлоне (по просьбе актера была переписана чуть ли не каждая сцена), но не режиссера, из пожеланий которого в итоге не было учтено ни одно... Через месяц Кончаловский осознал: правила игры на самом деле совсем не таковы, как ему обрисовали вначале. «После каждого разговора с продюсером меня трясло. Он орал на меня, как на мальчика: «Я знаю, что делаю!!!» Но ведь и я знал, что делаю. Он привык орать на всех, а я не привык, чтобы на меня орали. И хотел следовать своим концепциям, плохим или хорошим, но своим… А выяснилось, что меня наняли для разведения мизансцен и произнесения слова «Мотор!». Обижаться бессмысленно, спорить бесполезно. Создание коммерческого фильма — это не авторское кино, тут все решает корпорация. Режиссер там чисто служебная фигура, к авторству это отношения не имеет. Следовательно, такая работа не для меня». Последней каплей стало отстранение монтажера, которого привел Кончаловский. «У студии нет времени на эксперименты», — так мне было сказано по поводу увольнения Ричардсона. Но я понимал, что дело в другом. Просто этот человек был мне предан, и, безусловно, он следовал бы моим, а не Питерса, указаниям. А мной по-прежнему руководило глупое желание или утвердить себя как режиссера, добивающегося реализации своих идей, или в конце концов покинуть проект. Пришедший новый монтажер стал монтировать фильм без меня. Как только я понял, что меня во всем нагло обманули, решил: сделаю все, чтобы уйти, выскользнуть из этой ситуации. Просто уволиться, пока не сниму 75 процентов материала, я не мог, иначе потерял бы все деньги, положенные мне по контракту.Поэтому, посоветовавшись с адвокатом, я нашел легальную юридическую возможность ускользнуть с проекта, получив всю оговоренную сумму. Мне надо было добиться того, чтобы меня уволили, — тогда по закону они обязаны были бы соблюсти все контрактные отношения, и я не лишился бы своих привилегий. Для этого я должен был поставить студию в невыносимое положение. Так что я продолжал работать, но делал это абсолютно формально, ни во что не вмешиваясь». Словом, Кончаловский не только ничуть не расстроился, когда в один незабываемый день руководители компании с торжественными лицами пришли к нему в трейлер, но, наоборот, обрадовался. Он ведь с нетерпением ждал своего увольнения! И, наконец, дождался. «Почувствовав момент развязки, я тоже сделал торжественное и постное лицо. «Извини, Андрей, но корабль больше команды… Ты должен уйти. Пойми нас», — сказали они. «Да я понимаю», — ответил я, стараясь не выдать своей радости. Внутренне я ликовал. «Конечно, мы выполним все, что записано в контракте. Твоя фамилия останется в титрах. И заплатим все, что положено. У нас к тебе нет и не будет никаких претензий. Но так надо». Сталлоне, узнав, что я ухожу, расстроился. Уговаривал остаться. Потом ему объяснили, что он не должен вмешиваться — в таком ходе событий заинтересованы самые высокие голливудские инстанции… Слай тоже пришел ко мне в трейлер. И тоже сделал постное серьезное лицо. Мы обнялись… Вечером я отметил свое увольнение дома в компании друзей, выпив хорошей текилы. На следующее же после моего ухода утро на площадке появился новый режиссер, продолживший с ходу съемки уже отрепетированных мной точек. Альберт Маньоли, снявший до этого рок-н-ролльную картину «Пурпурный дождь» с участием Принца. Его стиль заметно отличается от моего, по картине сразу видно, где кончил снимать я и где начал он. Впрочем, я успел отснять почти 80 процентов материала. А через три недели после моего ухода Питерс тоже был уволен с запретом появляться на съемочной площадке»…
Пройдет время, и Кончаловский столкнется с Питерсом в холле «Columbia Pictures». «Я остановился и протянул в его сторону руку с указующим пальцем. Он посмотрел на меня с испугом. Видимо, решил, что буду его в чем-то обвинять. Изобразив на лице очаровательную улыбку, он сказал: «А что? Картина уже заработала 120 миллионов». Имелось в виду: «Я был прав, никаких проблем!» Он как бы передо мной оправдывался. А я просто хотел сказать: «Джон, ты, конечно, сукин сын, но симпатичный…» Кончаловскому к тому времени было не до старых обид — он только что получил на фестивале в Сан-Себастьяне Гран-при за фильм «Гомер и Эдди»…
«Со временем я научился продавать свои идеи не хуже других. Освоил все-таки эту науку, но… опоздал! Потому что Голливуд к тому времени сильно изменился. Когда я только появился на «фабрике грез», там еще были сильны традиции большого кино, картин, которые заставляли думать, полемизировать. Когда уходил оттуда, большое кино кончилось. За это время в Голливуд пришли большие деньги и блокбастеры. И с этого момента он стал работать по другим принципам. Большое кино заменилось большими коммерческими проектами: «Бэтмен», «Человек-паук», «Звездные войны», «Трансформеры…» Стоимость картины возросла многократно. К примеру, если «Крестный отец» стоил шесть миллионов долларов, заработал 80 миллионов и это считалось замечательным успехом, то «Звездные войны» собрали 500 миллионов… Очень скоро хозяева Голливуда поняли, кто должен снимать блокбастеры — молодые люди, не работавшие в кино, но набившие руку на рекламе. Голливуд знает: они профессиональны, не будут спорить, у них нет своего видения, нет амбиций на самореализацию. Они способны точно, ни в чем не переча, выполнять задачи, поставленные продюсером. Они — в полном смысле наемные работники. Профессионализм, исполнительность, послушание — ничего другого от них не требуется. И чем больше бюджет, тем послушнее должен быть режиссер. На «Танго и Кэш» я впервые столкнулся с настоящей системой Голливуда, в которой сейчас так успешно работает Тимур Бекмамбетов (ставший вторым и пока последним режиссером из России, работающим в Голливуде. — Прим. ред.). Но мое авторское «я» вошло в конфликт с системой. После моей истории с этим фильмом все стали говорить: «Кончаловский очень сложный режиссер, с ним трудно работать. Он непокладистый». Да, я не вписывался в эту среду. Поэтому и уехал из Голливуда. Нужно иметь особый талант, чтобы уживаться со всем этим, но я таким талантом не обладаю…»