За бойницами, в пропотевших холщовых рубашках навыпуск, опустившись на колено, стреляли четверо мужчин. В одном ряду с ними, закатав рукава, стояла пожилая женщина. Подавшись назад от резкого короткого удара приклада, она взглянула на автомат и прислонила его к стене.
— Все! Нечем больше стрелять, — тихо сказала она и как-то беспомощно посмотрела на горку стреляных гильз.
Рядом, не обращая внимания на свою растрепавшуюся чалму, короткими меткими очередями стрелял мужчина с рыжеватой от хны бородой.
Вдруг он схватился за шею и припал к стене, только и успев крикнуть:
— Тавус! — Но тут тело его обмякло, и, невольно потянувшись к горке гильз, он с такой силой сжал в кулаке раскаленную горсть железа, что побелели запястья.
— Ашур, тебя ранило? — всплеснула руками женщина и, не дождавшись ответа, бросилась к мужу. Наскоро перевязав рану, она схватила его автомат.
— Убийцы! Бандиты! — исступленно повторяла она после каждого выстрела.
Чуть поодаль стоял сосед. Туго подпоясавшись грязным шарфом, он методично, как опытный охотник, бил по наседавшим бандитам.
— Эй, мамаша, брось оружие! — взглянув на женщину, крикнул он.
— Пусть стреляет! — вступился за мать Тавус. — Люди Ашрафа уже на подходе… Бей их, мать, бей!
— Черт бы вас побрал! — возбужденно дрожа, выругался мужчина и показал на ящики: — Посмотри, а потом говори: «Бей их, бей!» Скоро всех нас живьем загребут! А тогда что? Что скажут люди? Хороши партийцы! Вчетвером и дня не продержались!
«Неужели конец? — пронеслось в голове матери, и она невольно отодвинула автомат. — Нет, не бывать этому!» По телу поползли мурашки. Женщина тяжело опустилась на землю и своими подслеповатыми глазами тупо уставилась на гильзы. На какой-то миг ей показалось, будто это не гильзы, а обрубки пальцев, и будто башня из серой стала бурой. От крови защитников крепости, от крови односельчан, от собственной крови…
«Не допущу, не позволю!» — промелькнуло в голове и, легко вскочив на ноги, мать заспешила к лестнице.
Бесшумно спустившись в темный как глубокий колодец двор, она взглянула на сбившихся в кучку, притихших от страха детей, на мечущихся в панике женщин и стариков, на беспорядочно толпившихся у ворот людей помоложе. Как с силой брошенный в воду камень, она, рассекая толпу, подскочила к воротам, запертым толстым бруском крепкого апельсинового дерева.
— Ты куда?.. — раздались возбужденные голоса. — Назад!.. Совсем спятила!.. Убьют ведь!
Но мать не слышала. В голове молотом стучало: деревня, люди, Тавус.
— Сумасшедшая! Ты куда? — схватил ее за руку какой-то старик.
— За помощью!
— Дорога перекрыта, мы окружены!
— Я выберусь, меня не заметят.
— Кто может нам сейчас помочь? Почта вон где, ты и до завтра не доберешься!
— Пойду… добегу… позову, — исступленно твердила женщина.
— Пока доберешься, всю деревню захватят. А так, может, хоть живой останешься.
— Не нужна мне такая жизнь! Пусти, все равно пойду! — яростно крикнула она и высвободила руку.
— А ведь она правду говорит, правду, — раздались голоса.
Увидев, как стремительно мать выскочила из крепости, Тавус хотел ее остановить, но посмотрел на почти пустые ящики и только подумал: куда же это она?
— Побежала за помощью! — словно угадав мысли сына, прошептал Ашур и грустно посмотрел на Тавуса.
Стрельба почти прекратилась: нечем было заряжать оружие. Но бой продолжался. Без огня, без пороха, без дыма. Ашраф и его люди пытались проломить ворота, но их яростные удары по крепким бревнам были все равно что удары кулаками по граниту.
— Делайте-ка лестницы! — после некоторых безуспешных попыток ворваться в крепость крикнул Ашраф. На его заросшем и искаженном ненавистью лице злобно сверкали глаза. — Всех перережем, и через час заберем их зерно. Живо, живо!
Наскоро соорудив лестницы, бандиты бросились к стенам и стали забрасывать на них толстые веревки с железными скобами.
По приказу отца Тавуса жители разобрали сарай, где хранилась солома, и стали бросать в бандитов кирпичами. Главное, не позволить им забраться на стены, — эта мысль никому не давала покоя. Время словно откатилось назад, в глубокое средневековье, к праще, камням.