— Ты что, уснул что ли? Стучи! Где они там?!
Ханиф стукнул опять, сильнее. Жена Керима отозвалась сразу, как будто все это время простояла за дверью:
— Нету Керима, в Верхнее поместье пошел. Сегодня не вернется.
Мир вокруг старосты потускнел. Перед глазами заплясали огненные мушки. Подойдя к двери, он недовольно спросил:
— До вечера дома был, а сейчас вдруг ушел? Какого черта?! Скажи, староста зовет…
Жена Керима, запинаясь на каждом слове, стала оправдываться.
— Да был бы он дома, господин староста, он бы в лепешку разбился, а вышел… А что не вышел, — стало быть нету его, — в Верхнее поместье ушел. Сегодня уж не придет.
«Ах ты цыганское отродье! — подумал староста. — Землю получил, так теперь сам в ханы метишь?! Ну смотри…»
Делать, однако, было нечего.
— Пошли! — сказал он своим спутникам. — Видно, и впрямь его нет. — И они снова двинулись в путь.
Они уже миновали площадь, когда дверь дома Керима приоткрылась и жена шепнула кузнецу:
— Ушли. Нет никого.
Керим, выглянув на улицу, тихо сказал:
— Дай бог, чтоб у Голя все обошлось, он там сейчас один-одинешенек. — И взял дверь на цепочку.
В проходе между садами, шагов за триста от дома кузнеца, староста и его сообщники остановились перед решетчатой калиткой какого-то сада.
— Это сад Мобаррак-Шаха? — спросил у Ханифа староста.
— Он самый.
— Покричи! Посмотрим, есть там кто… — велел староста.
— Шаме! — крикнул Ханиф.
— Кто там? — отозвался из темноты чей-то голос.
— Это полоумный Абдаль, — шепнул Ханиф.
Староста откликнулся:
— Я это, сынок, староста. Иди сюда, дурачок!
Абдаль подошел и, поглаживая рукой бритую голову, сказал фальцетом:
— Доброго вам здоровья! Зачем пожаловали?
— Мы к Надэру, — ответил староста.
— Ладно, — сказал Абдаль, немного подумав. — Побудьте здесь! — И ушел.
Через минуту-другую он вернулся и молча отпер пружинный замок. Они вошли и, пройдя в конец сада вслед за Абдалем, очутились в каком-то сарае, где, сидя на топчане, лакомился миндалем нечесаный мужчина лет тридцати. Староста, который всю дорогу гадал, что же представляет собой новый деревенский «командир», и которому так не терпелось взглянуть на этого «святого борца за веру» и познакомиться с ним, теперь, увидев перед собой Рахима, завзятого нардиста и пройдоху, так изумился, будто увидел живого дьявола. Удивленно вскинув брови, он обрадованно воскликнул:
— Вот те на, Рахим! Какими судьбами?
Тот, оглядев их с головы до ног, сухо сказал:
— Меня зовут Надэр. И в детстве так звали… Так чем могу служить, господин Кемаль-эд-Дин-хан?
Недоумевающий староста подал ему бумагу, которую достал из кармана. Повертев ее в руках и внимательно изучив все печати и штампы при свете «летучей мыши», Надэр спросил:
— Больше с вами никого нет?
— Нет, — ответил староста.
— Мне говорили про шестерых. Где еще двое?
Тон Надэра был холодным и пренебрежительным. Старосте это не понравилось. Он не привык, чтобы с ним разговаривали подобным образом. Но деваться было некуда, и, пожевав губами, он вежливо возразил:
— Побеждают не числом, а уменьем. Эти четверо, осененные благословением почтенного шейха, стоят сорока бойцов. А остальным я решил дать отдохнуть, — ведь впереди еще много ночей…
Поднявшись с топчана, Надэр рассмеялся и тягучим голосом, отчего старосту опять покоробило, сказал:
— Что ж… Имя твое — Кемаль-эд-Дин, — «совершенство веры!» Не посрами его, староста! Сказал ты мало, но сказал мудро. Ступайте за мной!
Они вышли.
Дойдя до навозной кучи на краю сада, Надэр обратился к старосте:
— А теперь вели своим людям, чтобы помогли копать!
И все они, похожие на гадких мышей, схватив кто камень, кто палку или лопату, принялись рыться в земле. Староста, который копал левой рукой и потому изрядно вспотел, подумал: «Неужто и вправду не станет в деревне батраков, а крестьяне на твое «здравствуй» и кланятся перестанут? Не приведи бог… Им ведь тогда закон не писан, поди с ними совладай! Ломай теперь голову на старости лет из-за каких-то крестьян! — подумал он снова, захлебываясь кипевшей в нем яростью. — Да пропади она пропадом, такая жизнь!.. А ты, Хайр Мамадово отродье! Что, глубоко запустил свое жало? На доброе здоровье, сынок! Успеешь ли вынуть…»
Через некоторое время из земли был извлечен длинный ящик. По приказу Надэра с него сняли крышку. При виде ружейных стволов, блеснувших в неверном свете луны, у старосты жадно загорелись глаза.