Я часто задавался вопросом, случайно ли его выбор для этой деликатной миссии пал на Архелая. Я склонен думать, что нет. Митридат был достаточно проницателен, когда дело касалось оценки людей, и, вероятно, предположил, что я, возможно, проявлю некоторое сочувствие к своему побежденному противнику.
Действительно, было странно встретить наконец Архелая. Он оказался маленьким, опрятным, смуглым каппадокийцем с довольно кривыми ногами. Его черные глаза блестели от смеха, когда он с юмором описывал свое бегство из Орхомена: два дня прятался в тростниках, пока какой-то скиф не вывел его к восточному берегу Копайского озера, потом — переодевания, взятки и финальный побег на купеческом судне через Эгейское море. Архелай определенно не вызывал у меня никакого негодования — в конце концов, он был наемником. Мы приятно провели время, сравнивая наши впечатления о кампании.
Наконец, после четырех амфор вина и многочисленных дружеских воспоминаний, мы перешли к делу. Архелай сказал, словно повторял заученный урок, — а я не сомневаюсь, что так оно и было, — что Митридат был вовлечен в войну лишь исключительно из-за жадности Рима. Однако он, заручившись моим добродетельным характером, предпочел бы установить мир, если я готов гарантировать ему справедливые условия.
Я принялся быстро прикидывать в уме. У меня все еще не было никаких кораблей, хотя Лукулл был уверен, что скоро присоединится ко мне.
И деньги у меня снова были на исходе, что очень опасно. Я уже реквизировал сокровища фактически каждого храма в Греции, а Цинна вместо того, чтобы помочь мне, объявил меня вне закона. Что бы я ни говорил Метелле, крайне необходимо, чтобы моя армия, когда она в конечном счете вернется в Италию, была отдохнувшей и ни в чем не нуждалась.
Вслух я сказал:
— Это Митридат повинен в жадности и твоих неудачах, Архелай. Он затеял резню италийских граждан, захватил наши территории и конфисковал частную собственность. Он даже, — продолжал я вкрадчиво, — грабил храмы и священные сокровищницы. Он проявил себя рассудительным лишь только после того, как я убил сто шестьдесят тысяч его лучших воинов.
Архелай выглядел несколько смущенным.
— Мы имеем абсолютное право требовать от него полной сдачи. Если я и готов проявить снисхождение, то лишь ради тебя, а не ради него. При условии, что он предоставит доказательства своего искреннего раскаяния, я попробую заручиться его прощением в Риме. Но не советую ему вновь лицемерить со мной.
Архелай улыбнулся помимо своей воли. Он, как и я, прекрасно понимал, что в настоящее время я не в том положении, чтобы получить прощение в Риме для Митридата или кого-либо другого. С обаятельным видом соучастника он сделал следующее предложение: я должен отказаться от Азии и Понта и отплыть домой, чтобы разделаться там со своими врагами. Митридат почти выразил готовность снабдить меня матросами, кораблями и отрядами пехотинцев.
Такое смелое нахальство ошеломило меня, но я чувствовал симпатию к Архелаю. Я решил, что у нас с ним много общего. Я сказал ему, что у меня есть идея получше.
— Забудь о Митридате, — сказал я. — Ты же служишь ему за плату. Приводи свои суда и армию ко мне. Стань союзником Рима. Когда мы объединенными силами нанесем удар Митридату, даю тебе слово римлянина, что ты будешь носить корону Понта.
Мгновение, лишь одно мгновение Архелай колебался. Потом он произнес наидобродетельнейшую речь о том, что быть предателем нехорошо. Он сказал, что никогда не предаст того, кто дал ему армию под командование. Он был потрясен, что такой благородный человек, как я, мог предлагать такое. За это он понравился мне еще больше. Из одного предположения, что я никогда не встречал ему равных.
— Послушай, Архелай, — сказал я, стараясь, чтобы мой голос не прозвучал насмешливо, — я нахожу твои достоинства несколько противоречивыми. Ты — каппадокиец, раб короля варваров…
— Его верный друг, — чопорно поправил меня Архелай.
— Его друг, если тебе так больше нравится. Какая разница? Ты же все равно наемник. Кто ты такой, чтобы иметь столь веские сомнения? Особенно, видят боги, после того, как ты только что сделал точно такое же предложение мне — Луцию Корнелию Сулле, римскому полководцу. Ты бесстыден, как пес.
Казалось, Архелай совсем не смутился; голосом, который был пародией на смирение, он попросил моего прощения за любое ненамеренное нанесение обиды, которое он совершил, и попросил меня, как посол, воздержаться от войны и примириться с Митридатом. Его тон подразумевал, что он сделал все, что его хозяин мог ожидать от любого оплачиваемого должностного лица, и его совесть была теперь чиста.