А что остается? «Мужество обреченного?»
Его, освещенный разумом и целью, — «кураж»? (Так говорят в цирке?)
Долг?! Перед всеми… Да! Долг — от Бога! Перед всеми — до самого ничтожного твоего поступка, помысла? До самой последней крупицы памяти!
И смирение?!
Он не слышал, как открылась дверь… Только увидел в темном проеме двери силуэт сына.
Кирилл понял, что Генка пришел с чем-то важным… За стеной стало тихо… Но не так тихо, когда все уходят, а когда все остались на своих местах и ждут, прислушиваются…
Ждут решения.
— Не надо зажигать света, — попросил сын, увидев, что Кирилл потянулся к выключателю.
Генка сел рядом с отцом на тахту и вынул пачку сигарет, протянул отцу.
— У меня свои… — Корсаков закурил.
— Я женился… Отец! — сказал, словно выдохнул, Генка.
Боясь, что отец опередит его вопросом или поздравлениями, поспешил сказать самое главное.
— Она — иностранка! Студентка из Италии. Тоже Мария… Она — там!
Он кивнул в сторону гостиной.
«Смирение…»
— Почему — тоже? — как можно спокойнее спросил Кирилл Александрович.
— Ну… Как бабка!
Генка радовался, что, кажется, нашел общую с отцом нить.
— И это… Все решило? Имя?!
…Кирилл сидел с открытыми глазами и ясно видел, как мать вышла кормить голубей. Они слетались к помойке их П-образного, пятиэтажного дома. Старик в телогрейке, небритый, «с утра поправившийся», копался в бочках. Нашел сравнительно целые иностранные пакеты с наклейками. Увидев маму, кормящую голубей, сказал: «Тебе Бог за голубей… Все грехи твои простит».
Мать улыбнулась. Утро было свежее, пальто было на ней светлое… И сама она казалась не такой уж старой.
— А есть что прощать? — подмигнув, спросил старик.
Мать улыбнулась, поправила уже редкие, белые волосы и только кивнула головой.
— Тогда значит… Спасешься! — успокоил ее мусорщик. А потом подумал и протянул одну из сумок: «Тебе не надо сумку? А? Могу подарить».
И мать заплакала.
Кирилл Александрович не знал… Что полчаса назад, во сне, скоропостижно скончался Иван Дмитриевич Логинов…
Не мог знать он и того… Что через несколько месяцев наступят еще более важные события! И придет новая Эпоха…
Какой она будет, эта новая Эпоха, — рассудит История! В нее — в новую Эпоху, малюсенькой искрой вольется и его дальнейшая жизнь… Постепенно разгораясь, она будет подыматься ввысь! Пока не потухнет! Не исчезнет в небытии…
И уж совсем он не мог знать… Что когда наступят последние мгновения его земной жизни, то он, Кирилл Корсаков, почувствует то, что он называл своей душой, — взбунтуется! Не дав ему покоя кончины…
«Только то, что нам, вдвоем, удалось понять, выдержать… Успеть, преодолеть, просто суметь пережить (это самое малое!) — есть и всегда будет смыслом всего нашего… «секундного вихря!»
Только оно — обогащенное, горестное понимание смысла и счастья, — оно уже не пропадет! Не потеряется… Не исчезнет! Впечатанное то ли в клетки, то ли в гены… То ли еще — Бог знает во что… — будет говорить его добрая душа.
Не разнесется в безмерности и безначалии после нас!
И в этом победа всей неуклюжести и условности любой человеческой жизни…
И нашей — тоже!
Самая малая наша отвага и утлый труд — и в безмерно большом, и в безмерно малом!