– Кстати о работе, – сказала Анна. – Сегодня такая хохма была. Помнишь, я тебе рассказывала про одного клиента?
– Которого? Ты мне про многих рассказывала.
– Из тех, что раньше в малиновых пиджаках ходили, а теперь – бизнесмены. Я ему квартиру делаю.
– Это который желал лепнину с позолотой?
– Он самый. Так вот, сегодня он меня чуть не добил. Представляешь, я ему говорю, что не буду венецианской мозаикой в ванной выкладывать гибель «Титаника», а он: «Я уже пацанам похвастался».
– И чем дело кончилось?
– С трудом сошлись на дельфине.
Подруги посмеялись, а затем Татьяна спросила:
– Чем сегодня думаешь заняться?
– Ничем, домой поеду. Эдька из общаги придет отъедаться, да еще, как пить дать, какого-нибудь доходягу с собой приведет. Так что поеду готовить. А завтра стирать буду – он, наверняка, ворох грязной одежды с собой притащит.
Эдька был Аннин сын – долговязый, сутулый, такой же неорганизованный и неуправляемый, как и его мать. Муж ушел от нее, когда Эдику было двенадцать. Анна воспитывала сына одна – случайные мужчины не задерживались в ее жизни дольше, чем на месяц. Возможно, одной из причин тому была отчаянная Эдькина ревность.
Слава Богу, сын вырос, поступил в институт, а потом и вовсе перебрался к ребятам в общежитие.
Анна почувствовала, что у нее открывается второе дыхание, и утроила усилия найти мужчину своей мечты.
Пока получалось не очень, но она не унывала. Она вообще никогда не унывала. Ее печаль продолжалась максимум минут пять, а затем обнаруживалось, что на проблему можно посмотреть с другой стороны или – еще лучше – просто закрыть на нее глаза и жить дальше.
– А ты что будешь делать? Поедешь к маме, как всегда?
– Поеду к маме. Как всегда.
Суббота
Дуся выпрашивала очередной блин.
Нет, она не скулила, не гавкала, не трогала лапой за коленку. Она вообще никак не привлекала к себе внимание. Она просто сидела и смотрела в рот. Так смотрела, что рано или поздно любой начинал чувствовать себя настоящим извергом, мучителем животных.
– Дуся, отстань от нее, – сказала мама. – Иначе я тебя за дверь выставлю.
Дуся даже не моргнула и продолжала гипнотизировать Татьяну.
– Доча, не давай ей ничего со стола. Я ее уже покормила.
– Твои блины гораздо вкуснее, чем сухой корм.
– Ну и что. Ты погляди, какая она толстая. Как колобок.
– Тогда скажи ей, чтобы она на меня не смотрела. Я не могу есть, когда на меня так смотрят.
Мама встала из-за стола и открыла дверь в коридор.
– Иди на место.
Дуся шевельнула ухом, но сделала вид, что обращаются не к ней.
– Дуся, я кому сказала? Иди на место!
Собака медленно поднялась, понуро пошла к своему коврику и улеглась на него, поблескивая глазами из коридора.
– Все, не могу больше.
Татьяна откинулась на спинку стула и сложила руки на животе.
– Может, еще один? Последний?
– Не, мамуль, я и так сейчас лопну.
– А чаю еще налить?
– Нет, спасибо. Я этот допью и пойду лягу на коврик рядом с Дусей. Мы будем лежать и переваривать свои завтраки. Как питоны. И скоро я буду такая же круглая, как она.
– Не будешь, успокойся. Ты уж сколько лет каждую субботу ешь блины, а все такая же худющая.
– Мама, я не худющая. Я нормальная.
– Конечно, ты нормальная. Но все равно худая.
Все было как всегда. Обычная суббота, каких множество.
Весенний ветер гнал по небу рваные облака и пытался сбросить с брусьев ковер, вывешенный кем-то во дворе для просушки. У соседа за стеной шумел кран. Соседи сверху лениво переругивались. Все как обычно. Красота.
Дуся неслышно материализовалась из коридора и уселась рядом. Часы в большой комнате пробили десять.
Татьяна с хрустом потянулась.
– Может, мне еще пойти поспать?
– А ночью что будешь делать?
– Да то же самое.
– Да-а, девочка моя, – протянула мама. – Похоже, ты и впрямь утомилась. Может, тебе не недельку побыть в санатории, а хотя бы дней десять?
– Не, мам, я столько не выдержу. Аня говорит, там шахтеры отдыхают.
– Ну и что? Это ж не медведи. Шахтеры тоже люди. И среди них могут оказаться очень приличные.
Началось.
– Мамуль, а зачем ты меня Татьяной назвала?
Мама запнулась на полуслове.
– Доченька, ты меня уже сто раз об этом спрашивала, а я тебе сто раз отвечала.
– Ну, ответь в сто первый раз. Пожалуйста.
Мама вздохнула и села рядом.
– Ты же знаешь, я всегда очень любила Пушкина. И раз уж я стала Лариной, то я подумала – почему бы и нет? Почему бы мне не назвать дочь Татьяной? Это был знак любви к великому поэту.