— Разве фрак — свидетельство культуры? — спросил Домантас.
— А вы как полагаете? Только на балах Каунас и показывает товар лицом. А так что? Временная столица[2]. Слишком уж напоминает она провинциальный городишко. Слишком много простонародья!
— Простонародья! — возмутился Викторас. — Вы же демократ, должны уважать народ!
— Разумеется! — не смутился Никольскис. — Демократия — моя глубочайшая, как бы это сказать, точка зрения… или, может быть, лучше — убеждение. Но не могу не заметить вам, господин Домантас, что в Литве у широких масс нет своих традиций, своей, стало быть, культуры. И, признаюсь, я не понимаю людей, которые «уважают народ».
Домантас насупился, замолчал. «Странный тип, — думал он. — Общественный деятель, экономист…» Ему хотелось найти слова, чтобы достойно возразить Никольскису, но танец тем временем окончился и к столу возвратились Зина с Мурзой. Никольскис покосился на Домантене.
— Мы тут с вашим, стало быть, супругом рассуждали о нарядных, очаровательных дамах…
— А мы превосходно потанцевали, — ответила Домантене.
— Но нам хотелось бы знать и ваше мнение, сударыня, — продолжал Никольскис.
— О чем? — живо заинтересовалась она.
Никольскис не сразу сообразил, о чем собирался ее спросить. Но тут же вывернулся:
— О современных, стало быть, женщинах.
— Мое мнение всегда противоположно мнению моего муженька, — отшутилась Домантене.
— Браво, сударыня! — вмешался в разговор Мурза. — Взгляды красивых женщин всегда должны противостоять взглядам их мужей. За красивых женщин! — И он, высоко подняв бокал и лукаво взглянув сквозь него на Домантене, выпил до дна.
— Присоединяюсь от всего сердца! — Никольскис осушил свой.
Домантас лишь пригубил шампанское и как-то поспешно закурил папиросу.
В словах Алексаса Мурзы, в его манере держаться сквозила самоуверенность человека, знающего себе цену. Домантас же чувствовал себя несколько скованно. Он был задумчив, недоволен ни собой, ни другими.
Некоторое время они молчали. Сидя напротив Домантене, Мурза не сводил с нее глаз, наблюдая, какое впечатление произвел его тост. Зенона потупилась, делая вид, что шокирована столь явным восхищением собой, однако ей было приятно, что красота ее замечена и высоко оценена.
Именно о ее красоте думал и Мурза. Он окончательно убедился, что Домантене просто необыкновенна. Чуть удлиненное пропорциональное лицо, гладкий лоб, прямой нос, полные, в меру подкрашенные губы и необычайно нежная кожа. На всем ее облике лежала печать совершенства, а нежный, умный, непринужденно кокетливый взгляд, искренняя, но сдержанная улыбка дышали таким очарованием, которое каждый замечает, чувствует, оно сразу же, при первой встрече говорит о красоте женщины. Мурза вспомнил, как во время танца мужчины поглядывали на нее и в душе, несомненно, завидовали ему.
Чтобы прервать затянувшееся молчание, Домантене заговорила первая:
— Господам, вероятно, скучно на балу?
— О нет! Напротив! Я во всяком случае не жалею, что пришел сюда, — оживился Мурза. — Позвольте предложить вам сигарету, сударыня.
— Спасибо. Не курю.
— Все современные женщины курят. Разве вы исключение?
— Не исключение, просто я еще не успела осовремениться.
Снова заиграл оркестр.
— Но от танца вы не откажетесь? — спросил Мурза, вставая.
— Да, танцевать я люблю.
Они пошли к свободному пространству зала, обходя столики, за которыми сидела шумная публика.
Домантас задумался, глядя перед собой, а Никольскис кого-то приветствовал, потрясая растопыренной ладонью. Наконец Викторас обратился к соседу:
— Так, значит, вы действительно убеждены, что у нашего народа нет своей культуры?
— Какая может быть культура у простолюдинов, милейший господин Домантас?
— Ну, скажем, хотя бы народное искусство.
— Это, стало быть, песни?.. Возможно, когда ничего лучшего не было, они имели свое значение. Но ведь важна городская культура. А здесь у нас ничего хорошего нет… и очень я, стало быть, сомневаюсь, будет ли. Зачем только мы в этот народ вцепились? Счастье, что еще кое-кто из заграницы приезжает… Любите ли вы балет? — неожиданно переменил он тему.
— Нет.
— Я заметил, что литовцы его не ценят. Литовцы — люди крайне примитивного душевного склада.
— Как знать! — рассердился Домантас. — Может быть, мы не поддерживаем всяких гастролеров-иностранцев только из патриотизма. И вообще вы очень поверхностно судите о душе литовца.
2
Переданный Литве в 1920 году по договору с РСФСР Вильнюс после ухода Красной Армии был захвачен легионерами Пилсудского. По конституции буржуазной Литвы он, однако, считался столицей государства, а Каунас именовался «временной столицей».