Глава 7
Когда Карл в очередной раз устраивает передых, я отправляю моего человека к его слуге — хмурому малороссу Лукьяну, дабы тот не гадал, куда запропал барин, и наутро прислал ему кое-какие вещи на первое время.
Живем мы по соседству, так что, возвращаясь домой, я смотрю на окна брюлловской мастерской и заранее знаю, там Карл или нет. Красные шторы на окнах бывшей квартиры Мартосов. Да, да, той самой, в которой некогда проживали девицы Катенька Мартос, в которую я был безнадежно влюблен, и драгоценнейшая моя Уленька. С тех пор маститый скульптор, ректор Академии художеств, академик, автор памятника Минину и Пожарскому в Москве Иван Петрович Мартос и его дражайшая супруга Авдотья Афанасьевна оставили сей грешный мир, а их дочка Катерина Глинка сменила фамилию на Шнегас и переехала к мужу. Академия художеств выделила сию квартиру вернувшемуся из Италии Карлу Павловичу Брюллову, который тут же обставил ее красной мягкой мебелью и повесил на огромные окна красные же шторы. Выбор цвета не случаен — это и любимый цвет Карла, цвет огня и радости, силы и вдохновения, и одновременно с тем любимый цвет нашей знати.
Красный свет в ночи, точно театральный занавес, привлекал и будет еще привлекать множество одиноких путников, маня таинственным светом и увлекая неизвестностью.
Год прошел, как схоронили Катерину Шнегас (Катеньку Мартос). Мы с Уленькой были на похоронах. Помню, как смотрел в белое жесткое лицо покойницы и думал, что совершенно ничего не чувствую к ней. Впрочем, мы не видались несколько лет, и ни она, ни я не томились разлукой.
С того дня как Карл выгнал из дома жену и сбежал сам, я невольно приметил странную метаморфозу, происходящую в жилищах и мастерских наших общих знакомых. Совсем недавно, куда бы я ни зашел, на самом видном месте возвышался бюст Брюллова работы Витали, а теперь они вдруг все куда-то подевались. Точно провалились в одночасье в наше питерское болото. Мистика.
Торговцы тоже поубирали с витрин еще вчера такие модные бюсты золоченные, посеребренные или натурального вида, предусмотрительно отправив их на склады. А ведь еще не было суда, приговора… да, наши люди умеют быть поразительно неблагодарными.
В тот день мы много говорили о путешествиях, я уже давно собирался посетить Европу и поэтому слушал с открытым ртом. Оказывается, в Праге штрафы на границе поднялись до заоблачных высот аж до ста червонцев, что равняется одной тысяче наших рублей. Огромная сумма. При этом таможенные правила постоянно меняются, и совершенно невозможно предугадать, что в следующий раз будет запрещено для ввоза или вывоза.
Говорили о Германии, о странных обычаях немецких таможенных чиновников перетряхивать багаж в поисках запрещенного для ввоза табака. Рассказывая о Дрезденской галерее, Карл высказал мнение о находящейся там статуе Микеланджело, которое я уже имел удовольствие читать в черновике его письма к Кикину. Этот черновик со свойственной ему бережливостью хранил среди своих бумаг Александр Павлович, с которым я был шапочно знаком, и поскольку мнение нашего Великого с тех юношеских лет относительно данного предмета нисколько не изменилось, привожу его в том виде, в котором его читал: «Полагаю, хватаясь за сердце, добрейший Петр Андреевич, «эта статуя есть или не его, или работа первых недель его занятий, или последних часов его жизни, когда исчезли жизнь и рассудок».
При этом я заступался за великого скульптора, а Карл ругал в хвост и в гриву. Заигравшись, мы едва не поссорились, но в последний момент опомнились и, бросившись друг к другу в объятия, расцеловались, как и положено старым друзьям. После чего я попросил няньку проветрить кабинет, и вместе мы, не сговариваясь, направились в мастерскую, где я давно уже приготовил для него рисунки конских голов, крутых изгибов шей, копыт и бабок, а также слепки конских голов и ног в натуральную величину, которые он собирался использовать в своей новой работе.
Взвесив на руке мою любимую лопатку из пальмового дерева, которую я использую для обработки глины, и оставшись ею доволен, Брюллов обошел мастерскую, выискивая интересное для себя. А я облачился в старый, запорошенный глиной халат, в котором обычно работал, пристроил на голову ермолку и хотел было рискнуть на необычное для себя дело и изваять нашего Великого. Но куда там… Карл непросто двигался по мастерской, он перемещался с места на место с проворством ярмарочного плясуна, то взбегая по лесенке на второй этаж, то принимаясь с интересом разглядывать рисунки… особый интерес у него вызвал мой недавний набросок льва, катящего шар, который я мыслил рано или поздно сосватать одному из своих заказчиков. Лев — символ смелости, мужества, отваги и воинской доблести — традиционно являлся желанным украшением надгробий военных чинов, а также мог быть поставлен при входе в какой-нибудь особняк — в наше время явление практически повсеместное. И хоть идея создать скорбящего царя зверей казалась мне мало занимательной, мой лев, здоровый и сильный, меланхолично придерживал правой передней лапой шар. Завоеванную им землю.