В соответствии с законами рынка, предложение рождает свой спрос: заработок от производства и продажи определенных товаров обеспечивал покупательную способность и позволял покупать другие товары. Этот же самый механизм саморегулирования гарантировал и то, что безработица могла быть только недолгим, случайным досадным событием. Безработные всегда были бы готовы поработать за меньшую плату; явившееся результатом уменьшение зарплат понизило бы цену товаров, ими производимых, которые, в свою очередь, подняли бы спрос на товары и увеличили их продажи, таким образом, давая возможность прийти вновь к полной занятости.
Экономические завихрения и массовая безработица, имевшие место между двумя мировыми войнами, подвели к пересмотру и запоздалому признанию того, что капитализм все-таки имеет недостатки. Некоторые экономисты начали задаваться даже вопросами о том, на самом ли деле капитализм вечен и неизменен. В своем исследовании 1939 года «Стоимость и капитал» профессор Джон Хикс сомневался, что можно рассчитывать на долговечность чего-то вроде капиталистической системы в отсутствие новых изобретений, достаточно сильных, чтобы сохранить статус-кво. Дж. М. Кейнс, родившийся в год смерти Маркса, писал в работе «Общая теория занятости, доход и деньги» (1936): «Аспект капитализма, связанный с существованием рантье, я вижу как переходную фазу, которая закончится, как только сделает свое дело».
Кейнс, наиболее влиятельный экономист XX века, отрицал представление о том, что капитализм, по отношению к которому проводится политика невмешательства, естественным образом приходит к установлению собственного равновесия. Утверждение, что безработица снижает заработную плату и, тем самым, восстанавливает полную занятость, может быть верным в рамках отдельных компаний или отраслей промышленности. Но если все зарплаты сокращены, тогда весь доход уменьшается и спрос понижается, приводя к отсутствию у работодателей желания нанимать больше рабочих. Сторонница Кейнса Джоан Робинсон писала: «Если кто-то из толпы, наблюдающей за ходом процессии, встанет на стул, то он лучше увидит происходящее. Но если на стулья встанут все, то никому из них не откроется хорошая перспектива».
До Кейнса большинство экономистов рассматривали случайные кризисы капитализма как незначительные отклонения. Он же увидел в них неизбежный ритм нестабильной системы — так же, как и Маркс. Однако Кейнс отвергал Маркса, считая его оригиналом, вышедшим «из преисподней экономической мысли, чье учение было непоследовательным, устарелым, неверным с научной точки зрения, не имеющим ни значения, ни применения в современном мире». Горячность в этом осуждении Маркса удивительна и имеет сходство с тем, как сам Маркс критиковал классических экономистов, и с критикой Кейнса их неоклассических последователей. Как писала Джоан Робинсон в 1948 году:
И у того, и у другого безработица играет важную роль. Оба видят капитализм несущим внутри самого себя семена собственной гибели. На противоположной стороне, по сравнению с отношением к теории равновесия, системы Маркса и Кейнса совпадают, и теперь в первый раз существует достаточно много общего между марксистскими и академическими экономистами, чтобы сделать дискуссию возможной. Но, несмотря на это, Маркс все еще недостаточно изучен английскими экономистами.
Некоторых, без сомнения, отпугивала стилистическая размытость его работы. Хотя сама Робинсон думала, что теория Маркса о кризисах во II томе «Капитала» имеет близкое сходство с Кейнсом, она призналась, что «возможно, преувеличила сходство. Последние два тома «Капитала»… довольно непонятны, и их можно интерпретировать многими способами. Воды мутные, и возможно, что каждый, пытающийся заглянуть в них, увидит просто свое собственное лицо».
Но принципиальная причина пренебрежения этой связью между Кейнсом и Марксом — как, впрочем, и пренебрежение изучением Маркса, — лежала, возможно, в политической плоскости. Сам Кейнс был либералом, а не социалистом, и гордо заявлял: «В случае классовой войны я окажусь на стороне образованной буржуазии». Кейнсианство стало новой традицией для западных экономистов и политиков в середине XX столетия — именно в то время, когда холодная война сделала имя Маркса синонимом врага. Немногие марксисты желали быть связанными такой ассоциацией.
Исключением являлся австриец по происхождению Иосиф Шумпетер. У капитализма не было более рьяного поборника, нем Шумпетер, который оставался героем для многих американских предпринимателей, хотя его известная работа «Капитализм, социализм и демократия» (1942) начинается с оценки успехов Маркса (длиною 54 страницы), которая настолько же неожиданно великодушна, насколько собственная дань Маркса буржуазии в «Манифесте Коммунистической партии». Как пророк, признает Шумпетер, Маркс страдал «неверным видением и ошибочным методом расчета», особенно в предсказании усиления обнищания рабочих. Однако «Маркс лучше других видел процесс изменения в промышленности и осознал его кардинальную важность более полно, чем любой другой экономист его времени». Поэтому Маркс являлся «первым экономистом высокого ранга, который мог видеть и систематически демонстрировать то, как экономическую теорию можно превратить в историческое исследование и как историческое повествование можно превратить в «историю разумную». Через несколько страниц он ставит вопрос «Выживет ли капитализм?» и отвечает: «Нет, не думаю, что выживет». Это может показаться странным комментарием в книге, которая предназначена для твердой защиты духа предпринимательства, и, конечно, Шумпетер — в отличие от Маркса — не получает от этого удовольствия. «Если доктор предсказывает пациенту близкую смерть, то это не значит, что он этого желает». Его идеей было то, что новшество капитализма — новые продукты, новые методы их производства — было силой «творческого разрушения», которая в конечном итоге могла стать успешно действующей и поэтому слишком деструктивной ради своего же блага.