Я думал, что от усталости преспокойно просплю ночь в такой гадкой гостинице; но через час пренеприятный зуд пробудил меня от первого сна. Отгадав причину этого зуда, я встал, полагая, что лучше провести остальную часть ночи под открытым небом, чем под этим негостеприимным кровом. На цыпочках добрался я до двери, перешагнул через постель дона-Хозе, который спал сном праведника, и, не разбудив его, вышел из дома. У ворот стояла широкая деревянная скамья; я расположился на ней спать. Уже глаза мои смыкались во второй раз, как мне показалось, будто идут ко мне тень человека и тень лошади, ступая тихо, без малейшего шума. Я приподнялся на скамье и узнал Антонио. Дивясь, что в такую пору он не в конюшне, я встал и пошел ему на встречу. Заметив меня, он остановился.
— Где он? — тихо спросил меня Антонио.
— В гостинице спит; видно, клопы ему нипочем; зачем ты вывел лошадь?
Тут я заметил, что Антонио тщательно окутал ноги лошади в остатки старого одеяла, чтоб она не топала, выходя из сарая.
— Ради Бога, — говорите тише, сказал Антонио. — Вы не знаете, что это за человек. Это дон-Хозе Наварро, знаменитейший разбойник андалузский. Целый день я подавал вам знаки, да вы, видно, не хотели понять их.
— Разбойник он или нет, мне что за дело? — отвечал я. — Он не ограбил нас и, бьюсь об заклад, вовсе не хочет ограбить.
— Все так, сеньор, но ведь двести червонцев получит тот, кто выдаст его начальству. Мили полторы отсюда стоят уланы, и до рассвета прискачет сюда несколько бравых молодцов… Я взял бы его лошадь, да она так зла, что, кроме Наварро, ни кто не может подойти к ней.
— Чёрт тебя возьми! — сказал я. — Что сделал тебе этот бедняк? Да и уверен ли ты, что это именно дон-Хозе?
— Совершенно; с час назад он пришел за мной на конюшню и сказал: «Ты, братец, кажется, знаешь меня. Смотри же, если скажешь своему господину, кто я такой, я размозжу тебе голову». Оставайтесь, сударь, подле него; вам бояться нечего. Пока вы будете здесь, он ничего не будет подозревать.
Разговаривая таким образом, мы так далеко отошли от гостиницы, что нельзя было расслышать топота лошадиных копыт. Антонио мигом снял с ног лошади лохмотья и приготовился сесть на нее. Я пробовал удержать его просьбами и угрозами.
— Сеньор, я бедный человек, — говорил он, — глупо терять двести червонцев, особенно, когда можно избавить страну от этакой гадины. Но берегитесь; если Наварро проснется, он тотчас схватится за ружье, и тогда не зевайте! Я уж так далеко зашел, что назад воротиться нельзя; делайте, как знаете. — Негодяй был уже на седле; он пришпорил коня, и скоро в темноте я потерял его из вида.
Я был очень сердит на проводника и не знал, что делать. Подумав с минуту, я решился и вошел в комнату. Дон-Хозе спал еще, без сомнения, вознаграждая в эту минуту труды и бессонницу нескольких тревожных дней. Я принужден был трясти его изо всей мочи, чтоб разбудить. Никогда не забуду я свирепого взгляда и движения, сделанного им, чтоб схватить мушкетон, который, из предосторожности, я положил в нескольких шагах от его постели.
— Извините, — сказал я, — что я разбудил вас; но я хочу предложить глупый вопрос: приятно ли будет вам увидеть здесь полдюжины уланов?
Он вскочил на ноги и страшным голосом спросил:
— Кто вам это сказал?
— Не в том дело, кто сказал; дело в том, что это верно.
— Ваш проводник изменил мне, но он поплатится! Где он?
— Не знаю… В конюшне, я думаю… мне сказал человек…
— Кто вам сказал?.. Не может быть, чтоб старуха…
— Человек, которого я не знаю… Без дальних слов, есть у вас или нет причины не дожидаться солдат? Если есть, не теряйте времени; если нет, то спокойной ночи, и извините, что я разбудил вас.
— А! ваш проводник! проводник!.. С первого взгляда он мне не понравился… Но… мы разочтемся… Прощайте, сеньор. Да наградит вас Бог за эту услугу… Я вовсе не такой злой человек, как вы думаете… Прощайте! Мне жаль только, что я не могу поквитаться с вами.
— За услугу — услуга, дон-Хозе: обещайте мне никого не подозревать и не думать о мщении. Вот вам сигары на дорогу; счастливого пути! — И я подал ему руку. Он пожал ее, не говоря ни слова, взял мушкетон и сумку и, сказав несколько слов старухе на языке, которого я не мог понять, побежал в сарай. Чрез несколько минут я услышал, как понесся он в галоп по полю.
А я опять прилег на скамью, но не мог заснуть. Я спрашивал себя, хорошо ли я сделал, спасая от виселицы разбойника потому только, что он ел со мною окорок? Не изменял ли я проводнику, который поддерживал сторону закона? не отдал ли я его на жертву мести злодея? Но обязанности гостеприимства?.. Предрассудок дикарей, рассуждал я, на мне будет лежать ответственность за все преступления, которые совершит бандит… Неужели предрассудок — этот инстинкт совести, который противится всем рассуждениям? Я колебался еще в недоумении на счет нравственности моего поступка, как показалось полдюжины всадников с Антонио, который благоразумно держался в арьергарде. Я пошел и встречу им и объявил, что разбойник бежал часа два назад. Старуха при допросе объявила, что знала Наварро, но, живя одна, никогда не решилась бы донести на него, потому что могла бы поплатиться за это жизнию. Она прибавила, что дон-Хозе каждый раз, как бывал у ней, уезжал всегда ночью. Что касается меня, я должен был отправиться в ближайшее селение, предъявить свой паспорт и дать объяснение альгвазилу, за тем мне позволили снова приняться за археологические изыскания. Антонио сердился на меня, подозревая, что я помешал ему заработать двести червонцев. Несмотря на то, мы расстались в Кордове добрыми друзьями; я наградил его, как позволяло состояние моих финансов.