«Значит, это была она», — скажет Марьяна завтра.
«Выходит, так, — отвечу я. — В конце концов, нечему удивляться. Во всем этом была своего рода логика — пусть безумная, но все-таки логика. Например, — осенило меня, — Аластер Спрингфилд, Эдвард Чен и Шеридан Шенн, с их разными судьбами, каким-нибудь непостижимым образом очутились вместе в этой квартире, где, если бы она была здесь (а она и теперь здесь, — снова озарило меня), Шошана Стивенс, возможно, увидела бы их: одного облокотившимся на столик в кухне, другого стоящим в прихожей, третьего сидящим на полу, наблюдающим, как мы рассматриваем маленького будду, — все они собрались здесь при прямом либо косвенном посредничестве Беатрикс Медоу-Джонс, Евгения Смоленко и Джеймса Эдварда Чена, причем последний играл две роли сразу: для одного из них был внуком, а для другого, если верить Шошане Стивенс, новой жизнью. Центральной же фигурой всего этого общества оказался я».
— Он очень миленький, — объявил Евгений Смоленко, глядя на меня с преувеличенно умиленной улыбкой.
Даже если он ничего не знал о причинах, которые привели меня сюда, он все же ожидал, что я найду способ рассказать о себе более подробно. Ведь это я, в конце концов, дал ему адрес Ченов. Следовательно, мне, с его точки зрения, нужно было что-то обсудить с ними.
Он был прав. Поэтому, сделав вид, что меня необыкновенно заинтересовал этот круглощекий карапуз, от рева которого чуть не заложило уши, я увидел как бы со стороны, что встаю, обхожу вокруг столика, улыбаюсь отцу малыша, потом его матери, останавливаюсь перед ребенком, щекочу ему, приговаривая «гули-гули», складочки жира на шее, пяточки и животик, обращаюсь к нему по имени: «Ну же, Эдвард Джеймс, что у нас не так?» — на английском, на французском, а если бы знал китайский, то, конечно, прошептал бы ему несколько ласковых слов и на этом языке. Ищу глазами его взгляд, но у него нет взгляда, мальчуган сосредоточился на рыданиях и глаза не просто закрыл, а задраил. «Узнайте его», — говорила Шошана Стивенс. Я и сам был бы рад его узнать, но каким образом? «Я здесь, — сказал я по-французски, — это я». — Выглядело это довольно глупо, но не слишком скандально, так что могло прокатить. Этого было, пожалуй, достаточно, тем не менее, махнув рукой на неизбежные расспросы Евгения Смоленко, продолжая улыбаться, напевно добавил: «Я тебя узнаю». Вид у меня был дурацкий. Я это знаю, потому что видел себя: вид у меня был по-настоящему дурацкий. А эта мелочь пузатая продолжала реветь и даже бровью не повела. Я бросил на родителей виноватый взгляд человека, признавшего свое поражение. Не удалось хотя бы на мгновение отвлечь раскричавшегося Будду, однако в глубине души я почему-то почувствовал, что задание выполнено. И что страшно устал.
Глава 22
Невидимость, совпадения и ночные прогулки
«Вот и закончилась эта история, — подумал я, выходя из дома Ченов», — скажу я завтра Марьяне. Я сделал все, что от меня требовалось, в том числе невероятное и смехотворное: вот только что расточал деланные улыбки незнакомому карапузу, потому что некая ясновидица с важным видом бабушки, принесшей внуку пирог, утверждает, что это реинкарнация моего отца и что только так можно было предотвратить страдания, которые его ожидали. Кто бы мог поверить? Теперь же чувствовал себя и немного смешным, и достаточно уставшим. Должно быть, это читалось у меня на лице: Смайлин-Смоленко предложил мне пойти куда-нибудь выпить настоящего кофе.
Кафетерий, куда мы зашли, оказался тесным и мрачноватым, с очень простым интерьером и прокуренным воздухом. Откуда-то приглушенно звучали баллады Ника Кейва[87]. Освещение было слабым, вещи как будто сопротивлялись ему. После того как равнодушная, хотя на вид и чувственная, официантка принесла нам две чашечки ароматного эспрессо, Евгений Смоленко извинился, что не может удержаться и не спросить снова, какое дело привело меня к Ченам и, в частности, к их невыносимому мальчишке.
— Уверяю вас, месье Смоленко, — ответил я, — это действительно очень трудно объяснить. Очень. Это история из приватной жизни — в двух словах, чуть забавная. Мне нужно было повидать его, вот и все. Лучше не расспрашивайте меня. Оно того не стоит, правда.
— Послушайте, — сказал Евгений Смоленко, — не знаю, почему, но у меня такое ощущение, что это связано с историей моего товарища Эдварда Чена. Что каким-то образом это касается его странной кончины. Я не ошибся?
— И да, и нет, — улыбнулся я.
87
Ник Кейв (р. 1957), австралийский рок-музыкант и писатель, прославился угрюмостью. С детства увлекался русской литературой, особенно Достоевским. Песни Кейва звучат в трех десятках кинофильмов, пишет он и киносценарии, и романы.