Попался мне ресторан с уклоном в испано-португальский стиль, просторный и живописный, украшенный афишами о боях быков и вымпелами футбольных клубов. К моему большому удовольствию, он был почти пустым, когда я вошел, но оставался таким он не долго. Очень скоро ресторан погрузился в неслыханный, раздирающий уши гам: вслед за мной прибыли несколько компаний молодых людей — видимо, завсегдатаев, и хозяин не только включил фоновую музыку из проигрывателя на полную громкость, но к тому же раздал гостям бубны и металлические тарелки. За пару десятков минут ресторан превратился в сумасшедший дом, некоторые из сотрапезников вскочили на стулья или столы, чтобы лучше были слышны их пронзительные крики. Я тоже утонул в едком густом веществе слипшихся оглушительных звуков, однако, к собственному удивлению, сохранил самоконтроль и ясность мышления — примерно как в бурю мы иногда созерцаем из укрытия разгул стихии за стеклами окна. Грохочущую музыку и рев толпы вокруг меня сопровождали беспорядочные жесты, движения рук, ступней и коленей, взмахи шевелюрами над вспотевшими лбами — чувствовалось, что пляшущие вот-вот войдут в транс. Сидя в одиночестве за своим столом, я понял тогда, что внезапно исчез, — точнее, отчетливо осознал, что я стал совершенно невидимым всей этой компании захмелевших бородачей и разгулявшихся женщин, вилявших задницами вокруг меня. Мое отсутствие было гораздо глубже того факта, что меня никто не замечал: я задумался о вещах, абсолютно непредставимых в такое время в таком месте, — о звездах в ночном небе надо мной[92], например, или о горном озере, о стихотворении Ли Бо, где отражение луны плещется в реке[93], о глади моря в предрассветной мгле, а еще о кактусе посреди пустыни[94]. Это было прекрасно. Я воспользовался своей невидимостью, чтобы чудесным образом исчезнуть, крики и глухой ритм пляски остались далеко за спиной.
Прозрачный и одинокий, я шел по ущелью с отвесными остекленными стенами, по дну пропасти среди огромных жилых домов, и, обдуваемый ветром и мраком, спрашивал себя, сколько еще времени — чем дольше, тем, надеялся, лучше — буду оставаться невидимым, и в этом ощущении меня лишь укрепляли попадавшиеся на пути прохожие: никто из них не взглянул на меня даже мельком.
«Ты, наверное, чувствовал себя в своей тарелке», — съязвит завтра Марьяна.
«Вполне, — отвечу я, — это было действительно чудесное ощущение».
Так я и шел какое-то время, оставаясь прозрачным и незаметным, но при этом очень внимательным к оттенкам цвета попадавшихся на глаза вещей, доносившимся до меня запахам и шумам, — чувствительность всех моих органов обострилась, я словно взобрался на самый острый пик бытия и в то же время моего отсутствия в этом мире. Я еще раз задумался обо всем, что случилось за последние дни, обо всех этих более или менее бредовых историях о бестелесных сознаниях, о приснившихся, прожитых и заново начатых жизнях, о норах и пещерах, говоря себе, что, раз уж оно собралось все здесь, во мне, я должен с этим что-нибудь сделать, и задавался вопросом, что же тут, собственно, можно поделать, когда ощущение, что все уже было кем-нибудь сказано, раз за разом натыкается на уверенность, что еще не сказано ничего? Но теперь у меня, возможно, имелось хотя бы начало ответа. Нечто могло вот-вот снова тронуться с места.
Не спеша, не заметно для глаз этого мира я вернулся в гостиницу.
Авиньон, Обань, Фрибур, Пра,
июнь — декабрь 2002, май — июнь 2003.
92
Иммануил Кант (1724–1804), родоначальник немецкой классической философии, говорил: «Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, — звездное небо надо мной и моральный закон во мне».
93
Великий китайский поэт Ли Бо (701–763), согласно легенде, утонул в реке, когда в состоянии опьянения вывалился из лодки, пытаясь поймать отражение луны в воде, а затем взлетел на небо. По другой версии, умер от отравления алхимическими эликсирами бессмертия.
94
Остальные темы размышлений героя отгадать сложнее. Возможно, имеются в виду известное высказывание Александра Солженицына (1918–2008) в «Архипелаге ГУЛаг» об узниках концлагерей: «…Чистая совесть как горное озеро светит из твоих глаз. И глаза твои, очищенные страданием, безошибочно видят всякую муть в других глазах»; английская пословица «В спокойном море лоцманом мог бы стать каждый» или рекламный слоган к фильму «Мертвый штиль» (1989): «Посреди нигде спрятаться негде». Что касается кактуса — это, в сущности, главное действующее «лицо» популярных мистических книг таинственного (не исключено, что и не существовавшего — во всяком случае, сторонившегося светской жизни) американского писателя Карлоса Кастанеды (1925 либо 1931, либо 1935–1998), где одушевленный кактус пейотль, хозяин пустыни, разговаривает с путниками и направляет их поступки. Мексиканские индейцы считали этот кактус воплощением бога Юкили, который, решив пожертвовать собой ради людей, умалился и стал растением. Чтобы почувствовать связь с душой бога-кактуса, индейцы съедали кусок его «тела» — подсушенной мякоти, в результате душа на время покидала бренный мир и сливалась с миром божественным.