Возросшие амбиции Екатерины Панину пришлись не по вкусу. Ведь таким образом, его покорная и неуверенная в себе подруга могла полностью выйти из-под его контроля. Немудрено, что, вернувшись в Петербург, любовники стали реже видеться. Однако причина вынужденной разлуки состояла отнюдь не в том, что Екатерина затеяла свою игру, а в поведении самого Никиты Ивановича, опасавшегося сделать ложный шаг и тем самым погубить свою карьеру. Дабы не вызвать подозрений он намного чаще бывал у великого князя, нежели у его супруги. Вместе охотились, вместе ездили в увеселительные заведения, вместе устраивали кутежи. Подруга Екатерины — Прасковья Брюс — недоумевала:
— Как подменили его, матушка. Летом не уставала тебе радоваться: нежен, обходителен, галантен. Пробудил в тебе надежду на женское счастье, и сразу сгинул. С чего вдруг такие перемены?
— Вдруг ничего, Паша, не бывает, во всем ищи скрытые мысли и желаемые поступки, — расстроено ответила Екатерина.
— Да какие ж поступки? — всплеснула пухлыми руками Брюс. — Измену он супротив тебя замыслил, что ли…
— Не знаю. Слишком быстро жизнь проходит, чтобы угадать наше будущее. Граф Панин, как неумелый охотник — одним выстрелом всех зайцев поубивать хочет.
— Так ведь зайцы еще попрыгают, — не унималась верная фрейлина. — Попетляют, а потом возьмут, да и разбегутся в разные стороны. А за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь.
— Как знать, как знать! — на душе стало пусто и муторно. — Одного уже ушастого поймал. Осталось лишь добить.
Знала, что говорила. Почувствовав охлаждение любовника, Екатерина не на шутку забеспокоилась, стала еще более нежной и ласковой при тех редких свиданиях, что теперь дозволял себе граф Панин. И тем самым, совершила еще одну роковую ошибку. Видимо, Никита Иванович, был из той породы мужчин, кого привлекают недоступные и холодные женщины, коих надобно долго завоевывать: будь то с помощью ума, будь то посредством любовных ухищрений. Сказались и встречи с Елизаветой: под предлогом воспитания наследника (младенца, коему и года еще не исполнилось!) та все чаще вызывала его к себе. О чем они беседовали, Екатерине было неведомо. Однако с каждым днем становилось все горестнее и тревожнее, словно вот-вот и наступит развязка любовного узелка, завязавшегося в душистых летних травах.
Прошел еще месяц, и Екатерина совсем перестала спать. Похудела, подурнела, мучилась тошнотой и кляла себя, развратницу, на чем свет стоит. И что заранее не побеспокоилась, ни приняла нужные меры! Доктора звать побоялась — донесет, тайком пригласила все ту же бабку-травницу. Та ощупала живот, пошептала сухими губами, но не дала ответа — ни обнадеживающего, ни гибельного. Не так, и не этак. Перепутье в жизни.
— Душа у тебя мечется, княгинюшка. Вот и природа женская сбой дала.
— А вдруг брюхата? — еле слышно спросила Екатерина.
— Через месяц ясно будет.
Целый месяц страха и неопределенности! Второго Павла Петровича, да еще сейчас ей не простят.
— Помочь сможешь? — спросила, отведя взор, и сама ужаснулась преступной мысли. Подумать только — плод извести. Душегубство!
— Сложно будет, — бабка внимательно посмотрела на бледную Екатерину. — Дать бы тебе сейчас травок особых, а вдруг не брюхата? Травки сильные, заговоренные, они тебе все женское нутро выжгут, вдруг потом не родишь. Подожди месяц, так спокойнее будет.
Спокойнее — кому? Ей? Бабке-травнице? Или Панину — виновнику всех ее бед и страданий? Да и чего ждать через месяц? Права бабка: травки у нее на этот случай припасены особые, жгучие. Не захочешь — закричишь, когда плод выходить будет. Вспомнив, как страшно кричала княжна Нарышкина, фрейлина ее императорского величества, Екатерина поежилась. Не захотела Нарышкина фигуру уродовать, решила скинуть раньше срока. Теперь поговаривают, что до конца дней будет мучиться от боли и женских страданий. Без детей. Сухоцветом стала. Смоковницей бесплодной.
Господи, что же делать? Куда пойти, горе свое выплакать? Один у нее друг сердешный остался. Хоть и холоден в последнее время сделался. За ним и послала. А спустя еще полчаса горько плакалась подушке. Нет в Петербурге графа Панина, опоздала.
Еще пару дней назад, отговорившись семейными делами, Панин отбыл в Москву. Великая княгиня вновь осталась одна: растерянная, недоумевающая, обиженная. Испуганная. Обида усилилась, когда верная подруга Прасковья Брюс донесла, что в Москву Панин поехал свататься, и вскорости прибудет в Петербург с молодой женой, дабы представить ее императрице, которая, странное дело, очень настаивала на его отъезде и тем паче женитьбе.
Неужели догадывается?
Екатерина проплакала всю ночь. Обидней всего было не сватовство (ей ли, мужниной жене, о том печалиться?), а то, что не сказал, не предупредил, не утешил напоследок. И ведь как подгадала тетушка: удалила аккурат в тот момент, когда Екатерина наиболее остро нуждалась в ласке и поддержке любимого. Неужели опалы испугался? Или переметнулся к другому "медведю", поманившему сладким пряником?! А как же смелые речи, уверения в любви и верности? Приручил. Приголубил. Зачем? За тем, чтобы бросить: чтобы камнем полетела и о камни же ударилась. Вот тебе и шарады любви, казалось бы, во всем достигла искусства, но нет: прогадала, ошиблась в своем доверии, за что и поплатилась. Пора бы привыкнуть. Пора бы…
Но как же не хочется привыкать!
К вечеру столь трудного дня взяла себя в руки и даже приняла приглашение супруга: у того в тот момент был польский граф Станислав Август Понятовский — посланник английского двора. Подобные несоответствия давно уже никого не удивляли. При дворе то и дело появлялись саксонские гости, представлявшие интересы Италии, англичане, находившиеся на службе у французского короля, шведы, разделявшие интересы Польши, и поляки, готовые служить любому, кто станет хорошо платить.
Однако выяснилось, что граф Понятовский вылеплен совсем из другого теста, нежели его соотечественники. В первую очередь им двигали политические амбиции, и только во вторую — деньги. Впрочем, бывали моменты, когда на действия Понятовского влияли сразу оба стремления, и вот тогда не стоило вставать на его пути.
Появление Понятовского при молодом дворе вряд ли кто-нибудь назвал бы случайным. И уж тем более не Екатерина. Незадолго до этого у нее просил аудиенции английский дипломат Чарльз Генбюри Вильямс, холодный и рассудительный человечек, преследующий в России свои собственные цели. Екатерина знала, что долгое время Вильямс пытался повлиять на императрицу, не пропуская ни одного приема и бала, но все усилия, увы, оказались безрезультатными. Новый договор о дружественных отношениях между Россией и Англией так и не был заключен. У Елизаветы нашлись дела поважнее — маскарад и охота.
В отличие от императрицы великая княгиня внимательно выслушала посланника, с удивлением отметив, что он пытается за ней ухаживать. В тот момент Екатерину велико позабавил подобный подход к делу, однако она тут же дала понять посланнику: в их отношениях не может быть даже и намека на флирт. Вильямс сделал правильные выводы, красиво отступился, прислав вместо себя другую кандидатуру, способную удовлетворить взыскательный вкус молодой амбициозной женщины. И вот теперь ей предстояло знакомство с графом Понятовским. Идти не хотелось, но пришлось.
В последнее время Петру Федоровичу особенно много приходилось беседовать с иностранными гостями: Елизавета почти не выходила из покоев, чувствуя себя с каждым днем хуже и хуже. По этикету отсутствие великой княгини считалось оскорблением, потому и приходилось царственной чете разыгрывать маленькие семейные спектакли — себе на потеху, гостям — на утешение. И наоборот.
"А что, — с бесшабашной злостью подумала Екатерина. — Хоть и месяц, но целиком будет мой".
Волосы пудрить не стала. Уложила тяжелые косы короной на голове, перевив бриллиантовой нитью. Надела лучшее платье, унизала пальцы кольцами.
— Лицо мне льдом с петрушкой протри, — отрывисто приказала девке. — И на веки по кусочку положи.