– Я обещала тебе ответить только на один вопрос, – сказала она наконец, – а их на сегодня было больше чем достаточно… Остальные подождут.
«Я хочу спать с этой женщиной, – думал он, прыгая вниз по лестнице через ступеньку». Я хочу спать с ней не один раз, а много, бесконечное число раз. Я хочу пересчитать все ее золотистые веснушки пальцами и языком, потом положить ее на спину, нежно раздвинуть ноги, и войти в нее, и целовать ее все это время. Целовать медленно, не спеша, не задыхаясь, чтобы, подобно морю, что сглаживает очертания скал, смягчить те ее суровые черты, из-за которых она иной раз кажется такой далекой. Я хочу зажечь искры света и удивления в ее темно-синих глазах, хочу изменить ритм ее дыхания, вызвать сердцебиение и сладкие судороги плоти. И как терпеливый охотник, чутко поджидать в сумраке, когда наступит то мгновение, сотканное из мимолетной краткости и поглощенности собой, когда женщина полностью погружается в себя и на лице ее появляется выражение, присущее всем женщинам, рожденным и еще не рожденным».
В таком состоянии духа Кой за полночь вышел на улицу, загоняя свое возбуждение в его холодное одинокое гнездо. И потому не было ничего странного, что он не свернул сразу же за угол и не направился по тому же тротуару к себе, а посмотрел в обе стороны Пасео Инфанты Исабель, перешел дорогу на красный свет и двинулся направо, туда, где рядом с одной из освещенных колонок автозаправки по-прежнему стоял тот человек. И характером, и всей повадкой Кой вовсе не казался заядлым драчуном. В те счастливые времена, когда ему было откуда сходить на сушу, даже в самых лихих вылазках он ограничивался ролью невольного участника, статиста и надежного товарища – из тех, кто, выпивая с друзьями, держа стакан в руке и чувствуя, что обстановка накаляется, каша вот-вот заварится, – эй, срочное погружение! – все-таки через несколько мгновений уже раздает и получает удары, ни сном ни духом не ведая отчего и почему. Чаще всего такое случалось во времена «экипажа Сандерса» и Торпедиста Тукумана, тогда Кой возвращался на судно с фонарем чуть ли не каждый раз, как сходил на берег, и бывало это в холодные предрассветные часы, когда, подняв воротник, они вышагивали по мокрому пирсу, на котором поблескивали желтые отражения фонарей; они шли мимо портовых кранов и темных силуэтов кораблей, они – трое, четверо, десятеро мужчин, сонных, покачиваясь на ходу, а иногда им еще приходилось волочить на себе приятеля, уже не стоявшего на ногах, и позади всегда плелся кто-нибудь из компании, набравшийся до состояния, близкого к алкогольной коме: потеряв ориентацию в пространстве, он выписывал опасные виражи вокруг причальных тумб, у самой воды. «Экипаж Сандерса». Иэн Сандерс был художник, рисовал юмористические картинки для морского календаря «Сигма», и главными персонажами у него были моряки одного экипажа – пьяницы, гуляки и драчуны. Они яро ненавидели своего капитана, этакого маленького тирана с большими усами; эта бравая команда попадала в аварии, драки и кораблекрушения во всех морях и всех борделях мира. А их собственный, не календарный «экипаж Сандерса» состоял из Коя, галисийца Ньейры и стармеха Горостиолы по прозванию Торпедист Тукуман в те времена, когда все трое ходили на судах пароходства «Зоелайн» между Центральной Америкой и Северной Европой, и под этим собирательным именем их знали как в тропических ритмах всех якорных стоянок и всех портов Карибского моря, так и в морозном ознобе Нью-Йорка, Гамбурга и Роттердама, где ледяной ветер гулял по палубам и по мостику и уже не была видна ртуть термометра. Эта троица была основным, штатным «экипажем Сандерса», но к нему всегда «приписывался» кто-нибудь из портовых. Ньейра был двух метров ростом и девяноста пяти килограммов весом, Торпедист – на несколько сантиметров ниже и на несколько килограммов больше. Это приносило не только пользу, но и спокойствие духа, особенно в таких местах, как Панама, где моряков, выходивших на берег, предупреждали, чтобы они не шли дальше беспошлинного магазинчика в конце причала, поскольку там их уже поджидали навахи и пистолеты. Кой казался карликом, когда шагал меж двух этих бесноватых великанов: руки – двадцатидюймовые канаты, кулаки – пропеллеры и явная склонность после пятой порции виски крушить все что ни попадя – бутылки, бары и физиономии. Где они проходили – с Коем на буксире, – не оставалось ничего живого. Как в том баре в Копенгагене, где было полно белобрысых мужчин и белобрысых женщин, которые в конце концов тоже оказались белобрысыми мужчинами, и где Торпедист Тукуман рассвирепел, когда, запустив лапу куда не положено, обнаружил добрых полкило того, чего обнаружить не ожидал; после нескольких минут драки Торпедист с Ньейрой подхватили Коя за руки каждый со своей стороны и ударились бежать, держа курс на порт, на свое судно, а Коя – на весу, причем за ними гналось человек шесть полицейских – разумеется, белобрысых. «Клянусь, я думал, это баба», – снова и снова повторял Торпедист, задыхаясь – фух-фух – на бегу, а Ньейра с другой стороны ржал над этой историей, да и Кой не мог удержаться от хохота, несмотря на разбитую губу, а Торпедист уязвленно поглядывал на него искоса. И не вздумайте рассказывать об этом, ясно? Не вздумайте… кхе-кхе. Козлы.