Можно возразить: разве такие люди и такое поведение — такая уж фантастика? Здесь спорить бессмысленно: бывают вещи и похлеще. Но речь, собственно, не об этом.
Донцова пишет не производственные романы, концентрирующие специфический опыт и описывающие суженные до него ситуации. Ее книги — это не тюремные летописи и не журналистские расследования. Любой ее образ и любая ситуация устроены так, что они воспроизводят наиболее народное, наиболее вероятное наблюдение. Так устроен сам ее творческий метод. Поэтому такие ситуации нагружены именно всеобщим, нечастным смыслом, как и большинство ее ситуаций. Реальность в ее изображении, таким образом, в очередной раз бессмысленно усугубляется в негативе.
Мужчины и женщины
Проза Донцовой бесконфликтна, но она не лишена некоей внутренней ориентации, некоего силового поля, задающего общее направление мышления. Эта ориентация ни в коей мере не является центральной идеей. Она могла бы быть идеей, если бы автор на страницах своих книг вел полемику с оппонентами. Но поскольку автор ни с кем не спорит, а лишь занимается раскладкой собственного голоса на разные лады, эта некритическая ориентация, родившаяся из натуралистического отношения к жизни, стала чем-то вроде прикладной самооправдывающейся логики, которая в идеале не прочь сделать произведение самодостаточным и не желающим ничего никому доказывать.
Вполне естественно, что такая ориентация строится на неких данностях, выведенных за пределы обсуждения внутри текста. Главная среди них — феминизм. Это не совсем точное слово для обозначения того, чем занимается наша писательница, и не потому, что она сама первой будет открещиваться от ярлыков. Это неточное слово потому, что феминизм Донцовой не дотягивает до концепции, он сам не знает, чего хочет, хотя и обнаруживает в себе замашки на русскую национальную идею, адаптированную специально для женщин.
Понятно только одно: эта национальная идея устроена таким образом, что “мужику” в ней места нет. Она не то чтобы пренебрегает им, она вообще о нем не задумывается, считая это вопросом, решенным еще миллиард лет назад. Пожалуй, тезис о “женоцентризме” можно было бы положить как аксиому в фундамент ее исканий. Повествование от лица “джентльмена сыска” Ивана Подушкина в лучшем случае можно рассматривать как некоторую отстраненность от идеалов женских романов, но такой взгляд условен. Внутреннее ехидство Подушкина по отношению к избалованной матери, тем не менее, никак ее не осуждает. Когда Подушкин недоволен чем-либо, он советует себе делать следующее:
…хочешь остаться в живых, не слушай мать, просто через определенные промежутки времени восклицай: “Ты абсолютно права!” или “Совершенно с тобой согласен!” Может, кто-то и посчитает мою позицию пораженческой, но я не из тех людей, которые всегда и везде хотят быть на коне, охотно уступлю маменьке, чтобы спокойно вернуться к “Истории Вьетнама”.
По Донцовой, женщина — это человек, который должен добиться личного счастья любой ценой. Но это счастье, состоящее преимущественно в том, чтобы “мужик” не надоедал своим сидением перед телевизором, как правило, так труднодостижимо, что несчастной женщине не остается ничего, кроме как идти на преступление. Причем обычно это не мелкие бытовые срывы, а особо тяжкие убийства, не лишенные при этом следов исключительно тонкого изящества, как бы живописующего богатство русской души, портретируемой в декорациях зла.
В половине ее героинь течет на редкость ледяная кровь: убивая, они способны перевоплощаться в тихонь и святош и годами преспокойно заметать следы. И вокруг такой идеи некой солидарности несчастных женщин Донцова выстраивает свое здание русской жизни. Эта солидарность настолько сильна, что у Вилки из “Чудес...”, даже когда она раскрывает вообще чудовищные женские преступления, все равно в голове подыскивается нечто вроде оправдания: мол, если муж достал бедную женщину, его можно даже и убить. То есть такое решение как бы тоже имеет право на существование. Касательно мужских несчастий Донцова беспокоится не особенно. Ей это просто неинтересно. В том, что все “мужики” тупее тараканов, у нее никакого сомнения.
Любого парня можно приручить, как мартышку, путем нажатия на естественные потребности: вкусный ужин, чистая постель, любовь да ласка. И упаси вас бог начать критиковать избранника, мигом окажетесь за бортом семейной лодки. Вот мы, женщины, готовы терпеть неудобства, но мужчины нет (“Чудеса…”).
Посмотрим теперь, какие требования предъявляют мужчинам эти самые несчастные женщины, терпящие неудобства.