Благотворительностью Бугров был известен далеко за пределами Нижнего Новгорода. В память отца он выстроил в городе ночлежный приют для бездомных обитателей нижегородских трущоб, где за пятак предоставлялся ночлег. На окраине у Девичьего монастыря существовал учрежденный им в компании со своим родственником Блиновым Вдовий дом, дававший приют 150 женщинам с детьми. Жертвовал Бугров также крупные суммы на школы, богадельни, приюты крестьянам родного ему Семеновского уезда. В бугровской кухне стояла на столе деревянная, хохломской росписи, плошка, наполненная двугривенными. Она служила мелкой кассой, из которой выдавал он приходящим на дом просителям. Погорельцам Бугров давал: дальним — пять рублей, ближним — строил избы и дарил корову или лошадь.
В домашнем быту этот человек, который к концу XIX века имел до восьми миллионов, отличался крайней простотой и непритязательностью.
Обстановка квартиры в доме по Нижневолжской набережной напоминала о давно прошедших временах Домостроя. Передние углы каждой комнаты заполнены были старинными иконами без окладов и украшений, стены увешаны картинами религиозного содержания, среди которых центральное место занимали изображения первых расколоучителей — протопопа Аввакума, Никиты Пустосвята, Ивана Неронова и др. В углах лежали на расставленных стульях груды бархатных подручников, пучки кожаных, шерстяных и бисерных лестовок, употреблявшихся старообрядцами во время молений. По всему дому расходился сильный запах гарного лампадного масла и ладана.
В таких комнатах Бугров жил постоянно, а для приема деловых посетителей предназначалась особая «парадная горница», устроенная на мирской «антихристов» лад. На ореховом столе, располагавшемся в простенке между двумя окнами, лежали кучами торговые счета, фактуры, накладные. Рядом с ними покоилось несколько книг гражданской печати, «никонианский» настольный календарь, газеты и журналы. Видные места стен заняты были портретами и факсимиле известнейших в России лиц. Здесь можно было видеть подписи великих князей, министров, губернаторов, водивших хлеб-соль с нижегородским мучником.
Пищу миллионер любил простую. Ежедневно употреблял лишь щи и кашу, а в постные дни — горох и грибы. На торжественных официальных обедах «скоромился», но разъяснял при этом окружающим: «Грех это, конечно, ну да, авось матери в скитах замолят»…
Старина крепко держала его в своих цепких руках. В бывшем бугровском, а потом турчаниновском доме на Благовещенской площади помещался городской театр. Когда Дума в конце девяностых годов вознамерилась строить новое здание театра, Бугров на заседании гласных встал, низко поклонился присутствующим и сказал: «Ходатайствую перед Градской Думой. Стройте театры, где желаете, только место, где сейчас театр стоит, мне продайте. Хорошую цену дам, уважьте». Гласные полюбопытствовали, зачем Бугрову место, которое сам, в свое время, продал. И услышали в ответ: «Родители покойные, папенька с маменькой на этом месте жили, дом имели. Легко ли их косточкам в могилках знать, что тепереча здесь театр?». Городской голова из дворян-пароходчиков спросил, едва сдерживая улыбку: «А что же, по вашему мнению, в театре такого делают, что родительские кости могут тревожиться в гробах?». Бугров посмотрел на него строго: «Я в театрах не бывал, но знаю, что там голые бабы через голых мужиков прыгают. Тьфу!».
Городского филантропа и «благодетеля» нельзя было не уважить: здание театра ему продали. А через неделю город получил от него официальную бумагу:
«…Желая в мере сил моих придти на помощь Нижегородскому Городскому Общественному Управлению в удовлетворении особых городских нужд, имею честь предложить Городской думе приобретенное мною здание на Благовещенской площади бывшего театра гг. Турчаниновых и Фигнера в полное распоряжение Городского Управления безвозмездно с тем, чтобы в этом здании впредь никогда не допускалось устройство какого-либо театра или увеселительного заведения…