Никогда женщина не сделается картезианкой; никогда не согласится она с тем, что ее собачка не проявляет ни ума, ни чувствительности, когда к ней ласкается. Женщина способна была бы исцарапать лицо самому Декарту, если бы он осмелился ей это сказать. В ее глазах привязанность ее собаки стоит больше, чем разум всех вместе взятых мужчин.
Я видел, как одна хорошенькая женщина не на шутку рассердилась и перестала принимать человека, разделявшего такое нелепое и дерзкое мнение. Как можно отказывать животным в чувствительности? Допустим, что они весьма чувствительны, и, совершенно не оправдывая жестокости по отношению к ним, будем стараться делать им как можно меньше зла; но, питаясь мясом быков, баранов и индеек, не будем осыпать безумными ласками собачонок, которых даже и в пищу-то не употребляют.
Собачка одной докторши заболела. Муж обещал ее вылечить, но лечил плохо, выздоровление шло медленно. Потеряв терпение, жена вызвала Лионне[13], который достиг полного успеха. «Сколько вам следует?» — спросил важный доктор медицины у охранителя собачьей породы. «О сударь, — ответил Лионне, — между коллегами об этом не может быть речи».
245. Самонадеянность
Она весьма свойственна всем состоятельным парижанам. У офицера самонадеянность проступает не так резко, как у представителя судейского сословия или духовенства. До некоторой степени она почти во всех сословиях вредит вежливости и светской обходительности; но так как это общий недостаток, то он становится почти неощутимым. Высшая вежливость является следствием умения схватывать бесчисленные тонкие оттенки; по-настоящему ею владеют только люди с возвышенным характером и очень чувствительной душой. Придворный безусловно обладает такой вежливостью, хотя она у него и не исходит из сердца, но он тонко чувствует и тщательно соблюдает приличия. Манеры военного отличаются всегда большей принужденностью, чем манеры придворного. Последний останавливается на известной границе, первый ее переходит.
Когда оттенок становится чересчур густ, — он лишается изящества и непринужденности, которые присущи подлинно благовоспитанным людям; подражатели, желая к ним приблизиться, впадают в неприятную фамильярность. Таковы мелкие версальские чиновники, многие финансисты, некоторые гвардейские офицеры и некоторые писатели. В глазах знатоков все они смешны.
248. Продажа воды
Когда в Швейцарии, где в каждой деревушке изобилуют многоводные и крайне удобные общественные фонтаны, говорят, что в Париже вода продается; что фонтаны там бывают сухи целых полгода; что лошадей приходится водить на водопой к реке; что вода брызжет только в грязных бассейнах, устроенных в некоторых местах для прогулок, — это вызывает хохот, и люди пожимают плечами в знак удивления и сочувствия.
Продажа воды в столице дает потрясающий оборот. Допустим, что жителей девятьсот тысяч (таков мой счет), и определим расход на воду по три ливра в год на человека из расчета тридцать коромысел, по два су за каждое коромысло в два ведра. Вот вам два миллиона семьсот тысяч ливров.
Лондон прекрасно снабжается водой при помощи девяти пожарных насосов. У нас недавно поставили один такой насос около ограды Шайо и обещают установить их во всех кварталах, где это потребуется.
Вот нововведение, носящее характер величия и всеобщей полезности. Быстрая подача воды, кроме многих других выгод, оздоровит воздух. Какая это громадная услуга жителям столицы!
Зачем брать воду в таких низинах? Не проще ли было бы провести ее при помощи гидравлической машины из Порт-а-л’Англе к площади Эстрапад, самому возвышенному месту Парижа? Оттуда вода распространялась бы легче и была бы чище. Но решено было начать с самого богатого квартала, с Сент-Оноре, как наиболее способного платить компании, давшей капитал на установку таких пожарных машин. Эти суммы составляют около двух миллионов.
Ежедневная бочка воды обойдется в год в пятьдесят ливров. Двадцать бочек будут, таким образом, стоить тысячу ливров; проводные трубы различной толщины, в зависимости от требований отдельных лиц, смогут обслуживать каждый дом, и вода будет сама собою подниматься на высоту пятнадцати футов.
Не будет больше оправдания пекарям, замешивающим хлеб на колодезной воде, зараженной разными отбросами и нечистотами, которые просачиваются из выгребных ям; пекаря будут располагать чистой водой так же, как и пивовары, красильщики, лимонадчики, выводчики пятен, прачки и т. п. Помимо того, что эти насосы будут крайне полезны в случае пожара, они смогут еще омывать парижскую мостовую, самую заразную и грязную во всем королевстве.
Вода в двух любопытных машинах, установленных над воротами Конферанс, поднимается при помощи огня. Простой пар кипящей воды является необыкновенно мощным двигателем, с которым не может сравниться ни одна из до сих пор известных нам сил. Пар поднимает воду на сто десять футов над уровнем Сены и дает в течение суток четыреста тысяч кубических футов воды весом в двадцать восемь миллионов восемьсот тысяч фунтов. Таким количеством можно вволю напоить, омыть и залить весь город. Недостает еще только труб, денег и доброй воли мелких собственников, которые, по слухам, не торопятся вступить в число заказчиков. Так старые и глупые привычки берут верх над самыми полезными нововведениями, или, лучше сказать, так буржуа, угнетенный тысячами поборов, становится неподатливым в самых важных для него делах.
Но когда все эти паровые машины будут установлены, то от двенадцати до пятнадцати тысяч водоносов останутся без заработка. Возможно, что они окажутся неспособными ко всякой другой работе, так как ремень глубоко врезывается им в плечи и их туловищу, привыкшему сохранять равновесие только в известном положении, трудно будет приспособиться к ношению тяжестей другого рода.
Строители этих машин — братья Перье. Одного из них можно назвать гениальным изобретателем, а другого — таким же исполнителем.
В данное время они заняты любопытной и полезной работой: изображением в уменьшенном виде всех ремесел и искусств. Тут будут представлены все орудия механического производства, в прекрасных рельефах, в масштабе одного дюйма на фут. Эта уже начатая коллекция будет принадлежать герцогу Шартрскому. Дать во дворцах убежище ремеслам — значит обессмертить эти последние. Если бы древние были достаточно предусмотрительны, нам не пришлось бы оплакивать утрату множества различных способов производства и постепенно восстанавливать их на протяжении стольких веков, причем многие из них нами до сего времени так и не открыты. Мы могли бы найти в каком-нибудь ларце, погребенном под пеплом Геркуланума или иного какого-либо города, достижения всех изобретательных народов, предшествовавших нам. Писанная энциклопедия всегда будет туманна, неполна и ограничена по сравнению с самим предметом, который одновременно поражает и глаз наш и мысль, не скрывая от них своих подлинных пропорций, ибо он виден со всех сторон. Взаимоотношения его частей становятся осязательными, и чтобы понять их, не нужно ни изучать мертвые языки, ни производить длинные и неточные вычисления, которые чаще всего лишь убеждают нас в какой-нибудь глубокой ошибке.