— А все-таки ты в армии поглупел, — сказала Оля в темном глухом переулке, выходящем на проспект. — Надоело. Пошли в гостиницу.
— О чем ты думаешь? — спросил я, помолчав.
— Ни о чем.
— Так не бывает.
— Бывает, — вздохнула она. — Я есть хочу.
Ресторан в гостинице на наше счастье был открыт.
— Что вы нам посоветуете? — спросила Оля массивного сочногубого официанта.
— Посоветую на диету сесть, — сострил тот. — Не потому, что вам это необходимо, девушка, а потому, что знаю нашу кухню.
— А все-таки? — сказал я.
Официант пожал круглыми плечами.
— Берите что хотите, — сказал. — Все в меню указано. И побыстрей, а то кухня закроется.
— Принесите, пожалуйста, порцию икры… — начала Оля, но сочногубый ответил:
— Икры нет.
— Два салата из огурцов…
— Нет огурцов. Из салатов — только «Фирменный».
— Хорошо, — согласилась Оля. — Ромштекс возьмем или бифштекс?
— Ни того, ни другого. Гуляш. Если остался. И рыба.
— Какая еще рыба? — сказал я.
— Жареная, — не взглянув на меня, ответил официант. К нему подошел модный парень в широких мраморных штанах, что-то шепнул, и они удалились; вышел парень из ресторана со свертком в руках. — Ну так что решили? — спросил нас официант.
— А взбитые сливки у вас есть?
— Вы что, смеетесь, девушка?
Оля, огорченно отложив меню, заказывала то, что осталось на кухне, а я сидел и смотрел на наш столик как бы со стороны. Возвышается над нами этот мордастый официант, и глубоко ему плевать на нас. Он даже не презирает, мы для него пустое место. И ни черта мы не можем, потому что пикнем — уйдем голодными. А он уверен в себе, как гранитная глыба. Но даже не это обидно, другое: что Оля, моя гордая, капризная, своенравная Оля, говорит с ним, глядит на него снизу, будто провинившийся ребенок на строгого воспитателя в детском саду. Да и я тоже.
8
Молча мы съели салат «Фирменный» из вареной картошки с луком, взялись за гуляш, почти холодный, с немыслимой подливкой. В армии, конечно, обо всем этом я и не мечтал. Но армия есть армия. Один раз, правда, Шухрат нам приготовил потрясающий плов — когда мы раздобыли морковь, черный молотый перец, свежую баранину в виде месячного барашка, изюм… Всю ночь пировали. Но это один только раз.
— Какое-то невеселое у нас с тобой свадебное путешествие, — заметила Оля.
— Почему?
— Я и сама думаю: почему? — она подняла глаза. — Может быть, действительно подождать надо было до июня? Хоть потеплело бы. Как ты думаешь?
— Я думаю, что ждать не надо было, — ответил я. Настроение мое поднималось с каждым кусочком гуляша и глотком вина. — Давай еще выпьем.
— Давай, — сказала Оля и, отставив мизинец, двумя пальцами взяла фужер за высокую граненую ножку. — Выпьем, — глаза ее казались совсем темными, глубокими, и я видел, как усталость и раздражение в них понемногу переливаются во что-то иное, то, что я любил и чего не находил в ее глазах давно. — За что? За любовь, — ответила она себе и выпила. Сморщила нос. — Все-таки дикая кислятина — этот твой «Рислинг».
— Мой, — улыбнулся я, коснувшись под столом ее ноги, а она смотрела на меня сквозь блестящее стекло фужера. — Оле́нька, — шепотом я назвал ее, как прежде, до армии.