Под ногами вертелись дети, мамки дергали их, шипя настороженные слова, но те, не боясь, подбегали к гостям, смеясь, поднимали яркие лица, рассматривая одежду и оружие. Негромкий гомон висел над головами, как влажная морось. И стих, когда нестройные шаги раздались в широком проеме.
Алим встал сбоку, пропуская вперед Даэда с Неллет на руках. Люди расступались, женщины ахали, тянулись — коснуться платья принцессы. И отдергивали руки, увидев залитый кровью корсаж.
У края ложа Даэд нагнулся, укладывая Неллет. Выпрямился, не сводя с нее глаз.
— Как?
Он не повернулся на вопрос. Андрей встал рядом, потрясенно глядя на неподвижное тело.
— Нужен врач! Вдруг еще можно… Нужно срочно обратно. Наверх!
Он нагнулся, встал на колени, поднимая руку, чтоб все замолчали.
Вокруг встала полная тишина, нарушаемая лишь дыханием и нетерпеливым шорохом детских ног.
Андрей прижал ухо к тугому корсажу, пытаясь услышать биение сердца, дыхание, пульс на тонкой шее — хоть что-нибудь. Казнясь, что пробыл в Башне так долго, а оказалось, знает так мало. Только что наступила зима. Неллет говорила о том, как сильно зимние сны отличаются от обычных. Я усну, говорила она, и может быть, мы не увидимся до самой весны. Или не увидимся вовсе, если ты уйдешь, а я останусь. Он кивал, слушая. Ни разу не спросил, как она уснет, на что это похоже. Да черт, сказала бы Тинна раньше, то, о чем говорил элле Хенего, он мог бы хоть нарисовать что-то! В помощь ей, на всякий случай. Нарисовать ее — живую. Всегда. Без этого липкого пятна, пахнущего обычной человеческой кровью. И — теплый румянец на впалых щеках.
И все-таки. А вдруг она просто спит?
Он поднялся, поворачиваясь к Даэду. Смотрел вопросительно, пытаясь понять — это снова вклиниваются другие слои, или суровый парнишка рядом — настоящий? На кого-то похож. Как сын.
— Ты что-то знаешь? О зимнем сне принцессы? Какой он?
— Что? — в узких черных глазах вдруг запылала яростная надежда. И погасла, когда Даэд попытался собрать сознание воедино.
Что он знает? Годы, прожитые в Башне советником принцессы, размывались, рвались клочками, а те становились прозрачными. Будто ему — шестнадцатилетнему, приснился сон о прожитой жизни, полной важных сведений и нужных вещей. Но пробуждение забирало знания сна, как это бывает обычно. Не за что ухватиться.
— Элле, — вполголоса сказал подошедший Алим, — лодки ушли, привезут стражей-советников. И врачей.
— Когда? — Андрею казалось, время неумолимо уходит, а что-то важное нужно сделать.
Алим пожал широкими плечами.
— Не знаю, элле. Никто не знает. Разве что Вест, но его не нашли. И бабу эту, что вертела рычаги. Первую лодку укрепил за трос элле Даэд, под нижней иглой, но он пропал, когда мы…
Вместе они посмотрели на переплетения полотен, петли из шелковых шнуров, перекрестья светлых лент. Пустые. Над белым, затканным матовыми цветами, покрывалом, на которое сейчас положили мертвую Неллет.
— Дрей…
Андрей шагнул в сторону, присел рядом с Ириной, которая спиной опиралась на край постели. Взял в ладони слабую руку. Ирина уже не была копией Неллет, хотя сходство оставалось пугающе сильным. Кривя уголок рта в попытке улыбнуться, прошептала:
— Нормально. Все должно, нормально. Я же… Я была там. И сказала.
— Что? Сказала кому?
— Мужику этому. И его королеве. Все должно получиться. Должно было. Я только не знаю, теперь вот. Получится?
Он не понимал, о чем она говорила, но рядом оказался Даэд, тоже присел, жадно подаваясь к бледному лицу.
— Что? Ты говорила с Ами? И джентом? Что надо сделать? Чтоб свершилось, что?
Ирина сморщилась, хмуря лоб.
— Я не знаю. Правда. Я попросила. За них. А сделать? Не знаю.
Мимо прошлепали деловитые шаги. Девочка в старом, когда-то цветном платьишке, совсем маленькая, одолела две ступеньки, ведущие к покрывалам, встала на цыпочки, шумно сопя, потянулась, пихая в скрещенные веревки какой-то клочок.
— Ханчик! — завопил Корайя, нарушая скорбную тишину, — ну помогни, она ж не достанет. Туда, она покажет, где надо.
Провожаемый удивленными взглядами, багровый от неловкости Хан прошел через группки людей, взошел по ступеням и поднял девочку на руки. Та завертелась, суя толстой ручкой свое подношение в веревочную петлю. Рядом уже топтался Корайя, держа наготове самое красивое стеклышко — желтое, как дневное солнце.
— Меня тож. Да скорее, Ханища, вона еще сколько надо!