И причиной нашей нынешней ссоры тоже была Феба. Найджел Гордон вошел в мою жизнь несколько месяцев назад. Он был первым вполне консервативным человеком, которого я даже отчасти полюбила, и когда привела его к нам в дом, моя мать не могла скрыть восхищения. Он очаровал ее, слегка пофлиртовав, поднес ей цветы, и потому, когда она узнала, что он приглашает меня в Шотландию пожить в его семье и познакомиться с матерью, ее восторгу не было предела. Она купила мне пару твидовых бриджей для прогулок «по вересковым пустошам», и я знала, что в ее воображении уже рисовались объявления в «Таймс» о помолвке, гравированные приглашения, лондонская свадьба и я в белом платье, которое хорошо смотрится со спины.
Но в последний момент Феба положила конец всем этим прекрасным фантазиям. Она умудрилась сломать руку, и как только она с загипсованной неподвижной рукой вернулась из больницы в свой маленький особняк Холли-коттедж, она тут же позвонила мне, умоляя приехать и составить ей компанию. Дело было не в том, что она не могла как следует следить за собой, а в том, что ей нельзя было водить машину. Оставаться на одном месте до тех пор, пока не снимут гипс, было выше ее сил.
Когда я услышала в телефонной трубке ее голос, то испытала невыразимое облегчение и лишь тогда осознала, что на самом деле вовсе не хотела ехать на север с Гордоном. Я не была готова к столь серьезным отношениям с Найджелом и подсознательно жаждала какого-нибудь убедительного повода отказаться от приглашения. И вот он появился, поднесенный мне на тарелочке. Ни минуты не колеблясь, я пообещала Фебе, что приеду, а затем сказала Найджелу, что не могу отправиться с ним в Шотландию. И теперь я поведала об этом матери.
Ее разочарование можно было предсказать.
— В Корнуолл. К Фебе, — в ее устах это прозвучало как худшая безнадежная развязка.
— Я должна поехать, мама, — я пыталась заставить ее улыбнуться. — Ты же знаешь, она безнадежно плохо водит машину даже двумя руками.
Но ей было не до шуток.
— Так невежливо отказываться в последний момент. Тебя никогда больше не пригласят. И что подумает мать Найджела?
— Я напишу ей. Не сомневаюсь, она поймет.
— А с Фебой… ты не встретишь с Фебой никого, кроме немытых студентов и необычных дам в пончо, связанных своими руками.
— Может быть, там появится миссис Толливер с каким-нибудь подходящим мне мужчиной.
— Не вижу здесь повода для шуток.
— Это мояжизнь, — мягко сказала я.
— Ты всегда это говоришь. Ты говорила это, отправляясь жить в свой отвратительный полуподвал в Айлингтоне. Айлингтон! Кто бы мог подумать!
— Это очень модный район.
— И когда ты поступала в этот ужасный художественный колледж…
— По крайней мере, у меня теперь есть вполне респектабельная работа. Ты должна с этим согласиться.
— Ты должна выйти замуж. И тогда тебе не понадобится никакая работа.
— Я бы не бросила ее, даже если бы вышла замуж.
— Но, Пруденс, у такой ситуации нет будущего. А я хочу, чтобы у тебя была достойная жизнь.
— Я считаю, что у меня и так достойная жизнь.
Мы долго смотрели друг на друга. Наконец мать глубоко вздохнула, словно смиряясь со смертельной раной. И я поняла, что спор пока окончен.
— Я никогда не пойму тебя, — патетически произнесла она.
Я подошла и обняла ее.
— И не пытайся. Только ты не унывай и просто люби меня. Я пришлю тебе из Корнуолла открытку.
Я решила ехать в Пенмаррон поездом. На следующее утро я взяла такси до Паддингтонского вокзала, нашла нужную платформу и села в вагон. Я зарезервировала место, но поезд был полупустым — к середине сентября поток людей, уезжавших в отпуск за город, иссяк. Только я уложила свой багаж и уселась, как в окно постучали. Выглянув, я увидела на платформе мужчину с письмом в одной руке и цветами в другой.
К моему изумлению это был Найджел.
Я встала, вышла и спустилась на платформу. Он подошел ко мне, застенчиво улыбаясь.
— Пруденс, я уж думал, что не найду тебя.
— Господи, что ты здесь делаешь?
— Пришел тебя проводить. Пожелать счастливого пути и подарить вот это. — Он протянул мне букет цветов. Это были небольшие мохнатые желтые хризантемы.
Неожиданно для себя ябыла очень тронута и осознала, что его появление на платформе было великодушным жестом, означавшим прощение, и знаком того, что он понимает, почему я отказалась с ним ехать. Я почувствовала себя гнусной обманщицей. Приняв цветы, обернутые в хрустящую белую бумагу, я поднесла их к носу. Они восхитительно пахли. Я взглянула на него и улыбнулась.
— Сейчас десять утра. Разве ты не должен быть в своей конторе?
Он помотал головой:
— Я не спешу.
— Я и не знала, что у тебя столь высокий ранг в банковском мире.
Найджел ухмыльнулся:
— Не такой уж высокий, но я не обязан приходить минута в минуту. К тому же я позвонил и предупредил, что задержусь.
У него было лицо серьезного зрелого человека и светлые волосы, начинавшие редеть на макушке, но когда он так ухмылялся, в нем проступало что-то мальчишеское. У меня возникла мысль, что я рехнулась, предпочтя свою непредсказуемую тетушку Фебу этому очаровательному человеку. Все-таки моя мать, возможно, права.
— Прости, что не смогла с тобой поехать, — сказала я. — Я написала твоей матушке вчера вечером.
— Ничего, может быть, в другой раз… — великодушно ответил Найджел. — Во всяком случае, не пропадай. Дай мне знать, когда вернешься в Лондон.
Я знала, что он будет ждать меня, если я попрошу об этом. Он готов был встретить меня и отвезти на машине в Айлингтон, связывая нити наших отношений так, словно я никуда не уезжала.
— Обязательно.
— Надеюсь, твоя тетушка быстро поправится.
— Это всего лишь перелом руки. Она не больна.
Последовала короткая натянутая пауза, и Найджел сказал:
— Ладно…
Он потянулся, чтобы чмокнуть меня в щеку. Это был мимолетный поцелуй.
— До свидания. Счастливой дороги!
— Спасибо, что пришел. И спасибо тебе за эти цветы.
Он отступил назад, взмахнул рукой на прощание, повернулся и зашагал прочь. Я смотрела ему вслед, наблюдая, как он прокладывает себе путь среди носильщиков, тележек и семейств с чемоданами. У турникета он напоследок оглянулся, и мы помахали друг другу. Затем он ушел, а я вернулась в поезд, положила цветы на багажную полку и снова уселась. Я бы предпочла, чтобы он не приходил.
Во мне было много от Шеклтонов, но время от времени на поверхность души всплывали эмоции, истоки которых, как я угадывала, вели к моей матери. Сейчас был именно такой момент. Судя по всему, я все-таки не в своем уме, коли не хочу быть с Найджелом, увлечься им и провести с ним остаток жизни. Обычно я взбрыкивала словно кобылица от одной лишь мысли о том, чтобы остепениться, но сейчас, когда я сидела в поезде и глядела на Паддингтонский вокзал, эта мысль вдруг показалась мне необыкновенно привлекательной. Уверенность — вот что может дать мне этот надежный человек. Я представила себе жизнь в его солидном лондонском доме, отпуска в Шотландии, возможность работать только потому, что я того хочу, а не потому, что мне нужны деньги. Я подумала о рождении детей…
— Простите, это место не занято? — произнес чей-то голос.
— Что?.. — Я подняла глаза и увидела мужчину, стоящего в проходе между сиденьями. В руке у него был небольшой чемодан, а рядом с ним стояла тоненькая девочка лет десяти с темными волосами и круглыми очками, напоминавшими сову.
— Нет, не занято.
— Хорошо, — ответил он и положил чемодан на полку. У него был вид человека, не расположенного к обмену любезностями. В его поведении сквозило нетерпение, и потому я не стала просить его быть поаккуратнее с моими хризантемами. Подобно Найджелу он был одет как служащий офиса в Сити, в синий костюм в тонкую белую полоску. Но костюм сидел на нем плохо: создавалось впечатление, что его хозяин в последнее время располнел (мне представилось множество дорогих официальных обедов). Когда он потянулся вверх с чемоданом, я заметила, как оттопырилась на нем дорогая рубашка, от которой едва не отрывались пуговицы. Он был темноволосым и прежде, наверное, привлекательным мужчиной, но ныне его портили тяжелые челюсти, лихорадочный цвет лица и длинные седеющие волосы, которые спускались на воротничок, вероятно, компенсируя лысину на макушке.