http://www.marvish.ru/index.php?id=3&name=apples-1
Часть первая.
Часть вторая.
Часть третья.
Часть четвертая.
НЕБЕСНЫЕ ЯБЛОКИ
Художник Юлия Гукова
Рождение Жара
1
Река называлась Сныпять. Сели люди на высоком ее берегу лет двадцать назад. Пришли, огляделись, поняли, что надолго, – вот и назвали свое поселение Селищем. Выкопали землянки, глубокие, теплые, несколько бревен и над землей уложили, по углам очаги поставили, кровлю из дерева сделали, а по дереву еще дерн, чуть весна – хорошо, зеленеют крыши. Придет из степи степняк и не разглядит даже, что здесь люди живут. Правда, потом для князя, для Родовита, и его молодой жены Лиски дом построили не в земле – настоящий сложили из бревен княжеский дом. Потому что Перун – на небе, а Родовит – в дому. С неба Перун всё видит, а из высокого дома – князь. Потому что нельзя иначе. Потому что иначе всё ходуном пойдет. Как оно всё ходуном-то ходило старые люди помнят еще, а всех лучше Ляс помнит, струны свои перебирает, на деревяшку натянутые, и рассказывает, и поет, как бог Перун отца своего Стрибога на небе одолевал, а потом и младшего брата, бога Велеса, и от этого ночь повсюду стояла, ровно шесть лун стояла кромешная ночь и только молнии в ней сверкали! И когда отец Родовита, старый князь Богумил, с братом своим, с Родимом, воевал – кому из них здесь, на земле, людьми править, – тоже нисколько не лучше было. Пока не устали Богумил с Родимом друг с дружкой на мечах биться да еще людей на битвы эти поднимать, – больше люди устали, сказали: «Идите-ка вы к богам!» – вот и пошли братья в Священную рощу, чтобы боги их там рассудили. А вернулся из рощи один Богумил.
Давно это было, не здесь, не в Селище еще люди жили. А только запомнилось им с той поры и крепко запомнилось: хорошо, когда на небе – один бог, а в дому – один князь. Теперешний их князь князь Родовит один был у Богумила сын, и у бога Перуна один он был за них, за людей, проситель. И за это люди почитали его не меньше, чем за твердое слово и храброе сердце.
2
Сныпятью их река называлась. Десять лун минуло уже с той поры, как увел Родовит свою дружину за Сныпять, в Дикое поле. А может, и дальше, может, и за Дикое поле увел – не знали этого люди. А только сердца их давно изболелись по мужьям, по отцам, по братьям своим. И когда полетело над Селищем долгожданное «цинь-цинь-цинь!» – из степи полетело – это дозорные первыми возвращающуюся дружину в степи заприметили, – по пальцам пересчитать тех можно было, кто не выбежал на высокий берег реки.
Вот первый палец – княгиня Лиска: никак она не могла из княжеского дома на берег бежать – в горячечных родах лежала. Вот второй палец – Мамушка, нянька ее верная, никак от княгини своей отойти она не могла. Вот третий палец – девочка, четырехлетняя Ягодка, маленькая княжна. Она стояла под домом, слышала, как мама ее, княгиня, стонет, воет, кричит и тоже от этого горько плакала. Вот четвертый палец – девушка Лада, единственная во всем Селище ворожея. Одною рукою она гладила Ягодку по голове, а другою рукою водила над большой деревянной бадьей. Плавали в бадье проросшие зерна. Вот и княгиня Лиска новым ростком сейчас прорастала. Никак не могла Лада на берег бежать – ворожила, зерна кружила рукой, чтобы княгине помочь.
А пятым, кто не пошел к реке, кто и так всё видел с крыши своей травяной – только не знали, спорили люди, каким именно глазом смотрит он в самую суть вещей: левым ли, правым? – левый глаз у него был к людям повернут, а правый только на небо смотрел, – это был Ляс, сказитель, старик, ноги у него уже почти не ходили.
Остальные все были на берегу. Стояли и жадно смотрели, как по желтой, пожухлой степи приближаются к Сныпяти люди, кони, повозки. Впереди всех осанисто, гордо ехал князь Родовит на буланом коне. Уезжали когда – на одних конях были, значит, повозки по дороге нашли, а может быть, у кого и отвоевали. Но про повозки между собой только те рассуждали, у которых ни муж, ни сын, ни брат в поход не ушел. Конечно, им интересно было, с каким гостинцем их князь возвращается.
А те, у которых в дружине был свой, родной человек, те сбились у самого края, чтобы прежде других его – своего разглядеть.
Заяц, мальчишка всего пяти лет, зорче всех оказался. Самым первым стал руку вперед тянуть:
– Вон папка! Живой! – и запрыгал: – Я тут, папка!
А мама его, Веснуха, сначала только глаза свои большие, карие щурила:
– Где? Где?! – а потом вдруг как закричит: – Удал! Удал! – и нитку бусин вдруг с себя сорвала, до того от счастья забылась. Покатились по склону вниз глиняные бусины, до самой реки добежали.
Обмелела в это жаркое лето река. И всадники, и повозки без опасений двинулись по ней вброд. Только князь Родовит приотстал, глаз прищурил, на высокий берег глядит, а княгини Лиски не видит и дочки своей не видит, маленькой Ягодки.
Вдруг по склону стон прокатился. Разом охнули люди. Затрепетало у князя сердце: не по нему ли стон этот? нет ли в дому у него каких ужасных вестей?
А это, оказывается, повозка в реке крениться стала. Бросились ратники со своих коней в воду – руками, плечами ее подпирать. А только всё равно скрипнула, охнула повозка, набок завалилась да и сбросила с себя в воду ткани невиданной в этих местах яркости и красоты, а тонкости и упругости до того небывалой, что даже и вода их почти не брала, так и плыли они по реке, будто большие пятна заката. Разгорелись глаза у женщин. Отлегло у Родовита на сердце. Кивнул он женщинам и их детям кивнул: забирайте, мол, это всё ваше. И вот уже, будто бусины из Веснухиной низки, покатились по склону люди. И вот уже закипела река от их тел. Кто мужей обнимает, кто ткани диковинные к себе прикладывает.
А на самом дне той повозки еще и украшения золотые таились, опустились они в песок, закопались в речное дно. Близко к воде наклонился Заяц, мальчишка лопоухий, шепотом почтительным попросил: