Кроме чисто физического труда, которому я придаю все же второстепенное значение, я взял на себя также интеллектуальную опеку над своим братом. Это было уже потруднее, и здесь я вынужден излить всю накопившуюся в моей душе горечь. Мой брат отнюдь не глуп, в самом деле не глуп, он даже обладает неким намеком на интеллигентность, честное слово. Я говорю не pro domo[6], — но в некоторых областях его способность к восприятию в самом деле незначительна. К счастью, у нас определенные профессиональные карьеры привязаны к определенным экзаменам, и мой брат, у которого есть не только прекрасные ноги, но и честолюбие, вбил себе в голову, что станет тренером. Для этого ему следовало сдать экзамен, требовавший также известного минимума знаний по психологии. Я совсем невысокого мнения о психологии, но, если хочешь стать тренером, нужно ее знать, хотя бы немного, и здесь начинаются мои трудности, так как мне не удалось пересадить способности из ног моего брата в его голову. Мой брат стал невыносимым, потому что я советовал ему оставаться левым полузащитником и не стремиться к тренерскому венцу. Но он упорствовал, не отступался от своих требований и мучил меня. Мы измусолили два учебника практической психологии футбола, так и не придя к какому-либо практическому результату.
— Знай, сверчок, свой шесток! — сказал я своему брату, но он находился в том состоянии, когда цитирование пословиц может доконать человека, и брат выставил меня из дома.
С тех пор дела мои совсем плохи. Я брожу вокруг ресторана футбольного клуба «Пест», потому что из-за своего костюма считаю невозможным туда войти. Я раскаиваюсь, вспоминая оскорбление, которое я нанес такому популярному футболисту, как мой брат, и с подобающим смирением вспоминаю мясные блюда, которые я вкушал у этого труженика ног.
МЫСЛИ В ГОД ШИЛЛЕРА
Слова Шиллера: «Коль в доме есть топор, то плотник ни к чему», вошедшие в пословицу, — это распространенное заблуждение, опровергнуть которое я считаю своим долгом даже в год Шиллера. В любой дом — кроме дома самого плотника — топор приносит беду, дает работу целителям-шарлатанам, а сам большей частью ржавый и тупой.
Мой приятель Бодо, который уже в ранней юности подпал под влияние Шиллера, действовал в жизни согласно своей собственной вольной интерпретации этого изречения из «Вильгельма Телля»: «Коль в доме есть станок для печатания денег, то банк ни к чему». Тщетно ссылался Бодо на Шиллера — убедить следователя ему не удалось: он получил три года тюрьмы. После освобождения, все еще преклоняясь перед авторитетом Шиллера, он придумал другой вариант: «Коль в доме есть самогонный аппарат, винокуренный завод ни к чему». Но и на этот раз юристы не посчитались с Шиллером. Бодо получил пять лет.
Но он опять-таки не отвернулся от Шиллера. Я встретил его вскоре после освобождения, угостил стаканом молока благочестивых рассуждений и получил возможность заглянуть в его заскорузлую ментальность.
— Телль, — заявил он мне, — Телль был, пожалуй, не тот человек, и теперь я начну новую жизнь. В тюрьме я перечитал еще раз «Разбойников», этот том имелся в тюремной библиотеке; блеск, скажу я тебе.
Боюсь, что мне придется отступиться от Бодо, он никогда не станет добропорядочным членом общества: для этого он слишком начитался Шиллера. Я послал ему по почте «Орлеанскую деву», но книжечка вернулась с краткой припиской: «Получатель переехал, новый адрес неизвестен». Эта приписка заставила меня задуматься.
А у меня теперь есть все основания быть довольным собой, ибо я как раз и являюсь добропорядочным членом общества, хотя тоже видоизменил изречение Шиллера насчет топора в доме — правда, самым приличным образом: «Коль в доме есть женщина, умеющая играть на скрипке, то ни к чему радио, концерты, проигрыватель и магнитофон». Поэтому я с юных лет старался уделять больше внимания тем дочерям моей страны, которые окончили консерваторию.
И весьма рано положил глаз на Лиану и женился на ней примерно в то же время, когда Бодо получил свой первый срок. Лиана подарила мне счастливые годы супружеской жизни, в то время как Бодо влачил горестные годы тюремного заключения. Все дело в том, что он слишком радикален. Я высказал свои мысли по этому поводу в брошюре «Шиллер истинный, Шиллер ложный», однако мне и доныне не удалось найти для нее издателя. И все же я постоянно — вот уже двадцать лет кряду — наслаждаюсь искусством своей жены, которая играет для меня, покуда я поглощаю заработанный честным трудом ужин, либо веселый танцевальный мотивчик, либо некий берущий за душу романс, который, кстати сказать, у нас недостаточно известен. Спокойный, сытный ужин, вкушаемый в собственном доме и сопровождаемый звуками, извлекаемыми из скрипки моей доброй Лианой, — какое умиротворение в этой картине и какой контраст с заброшенностью Бодо!