— Оставьте эти увертки, Квант, — грубо отвечал лейтенант полиции. — Скажите-ка лучше, что болтал Хаузер в в бреду.
— Вздор, сплошной вздор, — уныло проговорил Квант.
— Внимание, господин учитель, посмотрите лучше вниз! — воскликнул Хикель, перегибаясь через перила.
— В чем дело? — испуганно отозвался Квант. — Я ничего не вижу!
— Ничего не видите? Черт подери, я тоже. Похоже, мы оба ничего не видим. — Он странно рассмеялся, выпрямился— и кашлянул. Потом, прямой как свечка, удалился; Квант удивленно смотрел ему вслед.
Что же станется с миром, если люди, вроде Хикеля, попадут в число духовидцев? На их дюжих плечах покоится фундамент порядка, послушания и всех других добродетелей, почитаемых государством. Пусть в этом особом случае носитель достойных верноподданнических традиций вдруг почувствовал угрызения совести. Но тогда надо признать, что здесь дурная совесть отлично совмещалась с военной выправкой, с завидным аппетитом, более того, она служила мягкой подушкой, содействующей безмятежному сну, который не мог быть нарушен ни набатом, ни торжественными звуками молитвы.
В комнате Каспара актуарий снова начал допрос. Каспар должен был сказать, не присутствовал ли кто-либо третий во время его разговора с незнакомцем на лестнице Апелляционного суда.
Каспар слабым голосом отвечал, что никого третьего не заметил, люди встретились ему только возле выхода.
— Бедняки всегда ищут меня у дверей, — сказал он, — к примеру, некий Фейгелейн, я время от времени даю ему крейцер, или Вейгель, вдова суконщика.
Актуарий собрался задать еще какой-то вопрос, но Каспар чуть слышно пролепетал:
— Устал я, ужасно устал.
— Как вы себя чувствуете, Хаузер? — склонилась над ним сиделка.
— Устал, — повторил он, — теперь я скоро уйду из этого грешного мира.
Некоторое время он плакал и что-то говорил в бреду, потом в комнате опять воцарилась тишина.
Он видел свет, медленно потухавший свет. Слышал звуки, казалось, идущие из глубины его уха, звуки, похожие на удары молотка по медному колоколу. Но вот перед ним простерлась бесконечная, пустынная, сумеречная равнина. По ней сломя голову бежит человек. О, боже, да ведь это Шильдкнехт! «Куда ты так бежишь, Шильдкнехт?» — кричит ему Каспар. «Я тороплюсь, очень тороплюсь», — отвечает тот. Вдруг Шильдкнехт стал уменьшаться, превратился в паука, и паук этот по огненной нити полез на ветвь гигантского дерева. Слезы ужаса градом брызнули из глаз Каспара.
Он видит странное здание; оно похоже на колоссальный купол, и нет в нем ни дверей, ни окон. Но Каспар умеет летать, он взлетел и через круглое отверстие заглянул внутрь купола, наполненного небесно-голубым воздухом. На небесно-голубых мраморных плитах стояла женщина. К ней подошел человек, почти невидный, как тень, и сообщил, что Каспар умер. Женщина воздела руки и так закричала от горя, что задрожали своды здания. Тут вдруг разверзся пол, и появилось множество людей; все они плакали. И Каспар видел, что сердца их дрожат и трепещут, как живые рыбы в руках рыбака. Один из этих людей, в латах и с мечом в руке, выступил вперед; он произнес грозные слова, и тайна раскрылась. Все слушавшие его заткнули руками уши, закрыли глаза и в ужасе попадали на пол.
Затем все переменилось. Каспар почувствовал себя исполненным чудодейственной силы. Он чуял металлы под землей, из глубины они притягивали его, чуял камни, те, у которых были рудные прожилки. Между камней грудами лежали всевозможные семена, и вдруг они стали лопаться, корешки появились из них, и, качаясь на ветру, поднялись травы. Ключи забили из земли, высоко, точно фонтаны, и на верхушках струй заиграло долгожданное солнце. А посреди вселенной стояло древо с широкой, бесконечно разветвлявшейся кроной; красные ягоды росли на его ветвях, на самой же вершине ягоды образовали алое сердце. Внутри ствола струилась кровь, и в местах, где кора была содрана, просачивались и падали наземь черно-красные капли.
В вихре этих трагических видений и болезненных восторгов Каспару чудилось, что кто-то принес его в помещение, где больше не было воздуха. Ни возмущение, ни отчаянное сопротивление не помогли ему, что-то влекло его туда, и студеный ветер шевелил его волосы; пальцы Каспара судорожно сжимались, словно он силился за что-то ухватиться. Безмерной усталостью завершилось напрасное это борение.
По улице проехала нюрнбергская почтовая карета, и почтальон затрубил в свой рог.