Кое-где на углах стояли кучки словацких и румынских солдат. У некоторых из них на пилотках были нашиты красные ленточки. Солдаты махали руками и кричали вслед Леониду Цимбалу, Колесничуку и Пете:
- Здравствуй, рус! Здравствуй, большевик! Ура!
И они, прикладывая руки к шапкам, кричали в ответ:
- Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Действуйте, ребята! Ура!
Петя чувствовал особенный душевный подъем. Они шли не по тротуару, а посредине мостовой, как и подобало идти хотя и маленькой, но все же воинской части. Они продолжали чувствовать себя воинской частью, чем-то вроде отделения или звена подпольного отряда Черноиваненко. Они все еще не могли освоиться с мыслью, что задача их отряда уже окончена и они больше не подпольщики.
Петя видел себя как бы со стороны. Вот он идет - мужественный, суровый, выполнивший свой воинский долг перед родиной, черный от подземной пыли, удивляющийся свежему ветру и яркому солнцу, в откинутой за спину плащ-палатке, с медалью на груди и наганом за пазухой, - пионер Петя Бачей, еще совсем недавно вице-президент кружка юных натуралистов, а теперь партизан, народный мститель.
И точно, в них - в Леониде Цимбале, Колесничуке и Пете - было нечто, заставлявшее людей, наполнявших улицы, останавливаться. Их вид не мог вызвать сомнения. Это были подпольщики, легендарные обитатели катакомб.
Мальчики бежали за ними, крича:
- Дяденьки, вы не с одесских катакомб?
- А что - заметно?
- Спрашиваешь! - во весь рот улыбались мальчики - худые, изголодавшиеся, босые одесские мальчики, за два с половиной года оккупации хлебнувшие немало горя. - А с какого отряда?
- Из отряда Черноиваненко.
- Товарища Гаврика?
- Ага, - отвечал Петя равнодушно.
- Жорка, Ленька, Карпуха, ой, бежите скорей сюды, тут идут черноиваненковцы!
- Гавриковцы идут!
И мальчики бежали по тротуару, провожая Петю, Колесничука и Леонида Цимбала с таким восторженным, даже несколько обалделым видом, словно это был целый полк с оркестром впереди.
Но Петин триумф достиг своей высшей точки, когда один совсем маленький головастый мальчик в рваном офицерском френче, доходившем до черных щиколоток его босых ножек, с красным флажком в руке, забежал на мостовую и, идя перед Петей задом, спросил, не сводя с Пети восхищенного взгляда:
- Дяденька, какой это у вас орден?
На что Петя, снисходительно усмехнувшись, ответил:
- Это, милок, всего лишь медаль "За боевые заслуги".
- Ой, какая красивая! - закричал малыш на всю улицу пересыпским голосом, но тут же запутался пятками в румынском френче и, к общему веселью, со всего маху сел на мостовую, на миг расстроив четкие походно-боевые ряды Колесничука, Пети и Леонида Цимбала.
Одним словом, все было чудесно, замечательно в этот упоительный День Победы.
- Черноиваненковцы идут, усатовцы идут! - поминутно слышалось в толпе.
56. ПАПКИНО ПИСЬМО
Под прекрасной классической колоннадой бывшей городской думы, на небольшой площади, по-видимому, только что закончился летучий митинг. По лестнице спускался оратор, окруженный толпой. Это был седой как лунь старик в полной матросской форме русского дореволюционного военного флота. Ветер трепал синий воротник его голландки и длинные георгиевские ленты шапки с золотой печатной надписью впереди - "Князь Потемкин-Таврический".
- "Потемкин"! "Потемкин"! - слышался говор в толпе. - Матрос с "Потемкина". Только что его привезли из Николаева на торпедном катере.
- Он всю оккупацию пережил в Одесской области.
- Старый подпольщик.
- Говорят, самого Ленина знакомый. Зимний брал.
- У нас в Одессе с гайдамаками счелся.
- Весь белый, как одуванчик.
- А брови еще-таки довольно черные. Боевой старик!
- Спрашиваешь! С тысяча девятьсот пятого года борется за Советскую власть.
- Говорят, он тогда у нас в Одессе состоял в боевой организации.
- А это с ним что за девочка?
- Это его дочка.
- Не дочка, а внучка.
- Ну, может быть, внучка, это не важно.
- Она с ним всюду ходила, когда он работал за шарманщика, пела, танцевала с бубном. Их все считали за румына и за румыночку.
- Да, она сильно чернявенькая.
- Так здорово по-румынски лопотала, и он тоже самое.
- Он - это не удивительно: он с "Потемкином" был в Румынии, некоторое время там жил, научился разговаривать по-ихнему.
- Теперь пригодилось.
- Вы про эту девочку говорите?
- Про старика и про его внучку.
- Это дочка Дружинина.
- Какого Дружинина? Того самого?
- Его настоящая фамилия вовсе не Дружинин. Дружинин - это только его подпольная кличка. Это наш советский разведчик.
- Когда его водили в кандалах по городу, старик и девочка...
В это время Петя, Колесничук и Леонид Цимбал наконец пробрались через толпу - их все с уважением пропускали - и вдруг очутились совсем рядом со старым матросом.
Старик одной рукой опирался на палку, а другой - на плечо девочки. В сапожках, в синей юбке, белой рубашечке и красном пионерском галстуке на смуглой шейке, она шла, прямая, как тростинка, глядя из-под редких, но очень черных, красиво загнутых ресниц карими глазами, в которых дрожали две зеркальные точки.
Прежде чем Петя узнал ее, она узнала Петю, остановилась и протянула ему руку. Ни удивления, ни радости не отразилось на ее немного усталом, спокойном, заметно повзрослевшем лице.
- Здравствуй, Петя, - сказала она просто. - Ну, вот мы и встретились опять! - И губы ее горько дрогнули. - Я тебя сразу узнала, хотя ты очень вырос. А ты меня сразу узнал?
- Нет, - сказал Петя. - Не сразу.
- Может быть, ты забыл, как меня зовут? - Она с усилием улыбнулась. Галина.
- Я знаю. Я не забыл.
Чувство такой любви, такой нежности и такой жалости вдруг охватило Петю, что ему трудно стало дышать.
Он смотрел, не отрываясь, в эти милые детские глаза и в каждом зрачке за решеткой ресниц видел крошечное отражение самого себя, своей растрепанной головы, булавочную головку ослепительно-белого весеннего солнца и даже красный флажок над колоннадой бывшей городской думы.