Вся семья ловко умещается в машине, каждый на своем месте: Оскар и свекровь впереди, Малл с детьми сзади, чтобы нагрузка распределялась равномерно, как говорит Оскар. Бедная колымага оседает чуть ли не до земли, но тем не менее начинает старательно урчать.
6
Типовая квартира в Ыйсмяэ[2]
Энн со своей женой и ребенком только недавно въехали сюда. Эта квартира построена по новым стандартам: комнаты, правда, как в Мустамяэ, зато кухня, ванная и прихожая куда просторнее. В такие квартиры иной раз можно сразу вселяться. Но они тем не менее сделали ремонт — по идеям Анне, потому что вкус у Анне безупречный. Прежде чем что-то выбрать, Анне все старательно взвешивает и тогда решает бесповоротно, точно зная, чего хочет.
Сейчас Энн стоит в дверях своей квартиры, готовый к выходу. Он сам следит за своим гардеробом и потому одет красиво и модно. Из-под плаща видны галстук, крахмальная сорочка и костюм; туфли сверкают, на брюках ровные свежие стрелки. Он молод, круглолиц, по характеру живой, у него такие же, как и у Марта, жесткие светлые волосы, но выглядит он моложе; даже и сейчас, — когда он рассержен и не знает, как поступить, — в его лице проступает что-то ребяческое.
Напротив стоит его жена Анне. Она держит за руку дочку. Девочке года два-три, это пухленький и милый ребенок; сейчас у девчушки испуганный вид, как и всегда, когда мама с папой о чем-то очень громко говорят, а потом папа надолго пропадает и мама все это время сама не своя — то сердится на нее, то вдруг принимается ласкать. В общем-то ее мама по натуре человек спокойный и уравновешенный, стройная гибкая блондинка, тоже молодая и круглолицая. У нее практический склад ума, она крайне редко выходит из себя, но в настоящую минуту гнев ее достиг предела, щеки покрылись красными пятнами; хотя по лицу и видно, что внутри у нее все клокочет, она произносит сдержанным голосом:
— Все выходные я должна быть одна с ребенком — это тебя, разумеется, не трогает!
— Тогда поедем со мной! — говорит Энн, нервно подергивая плечами и кусая губы. — Одевай побыстрее Пирет, возьмем такси!
Он предлагает это как решение, в которое и сам не верит.
— О чем ты говоришь! — бросает в ответ Анне. — Из-за прихотей барыни швырять на ветер шесть рублей и мотаться туда-сюда с ребенком! — И добавляет, презрительно усмехаясь и щурясь:
— Пусть она за эти шесть рублей наймет работника!
— Работника! — вспыхивает Энн. — Она же и на вас хочет взглянуть! Она не видела Пирет с прошлого лета!
Теперь Анне отвечает совсем тихо, цедит сквозь зубы:
— А я не хочу ее видеть! Я не желаю видеть эту кровопийцу!
— Что-что? — поперхнулся ошеломленный Энн.
Анне на секунду и сама вроде пугается, но тут же берет себя в руки и, не дрогнув, применяет чисто женскую тактику наступления под видом обороны:
— Вот именно! Ты что, слепой? Все твои выходные идут скотине под хвост! Тебе ее коровы и свиньи дороже собственной семьи. Барыне стоит свистнуть, и ты летишь. Это же чистое издевательство — она не желает, чтобы ты хоть немного пожил собственной жизнью. Ты такой же растяпа, как Март!
Энн смотрит на жену будто не слыша, что она говорит, смотрит, как на телевизор с отключенным звуком; лишь при слове «растяпа» он усмехается, а затем выходит за дверь.
7
Старая мыза среди векового парка
Правление колхоза находится в старом баронском замке, стоящем среди зарастающих прудов и вековых лип. В камышах гнездятся утки; перед замком на заасфальтированной площадке сгрудились несколько «газиков», два ижевских «москвича» и мотоцикл с коляской.
Мать и Лийне с хутора Яагу не подъезжают прямо к дому, а слезают с велосипедов у ворот парка, где кто-то оставил трактор, и идут по асфальтовой аллее, ведя рядом велосипеды с висящими на рулях молочными бидонами. У Лийне, кроме бидона, на руле болтается большая потрепанная сумка, очень старая и потерявшая форму. Лийне ступает бодро; похоже, она преисполнена сознания собственной правоты: подбородок упрямо выдвинут вперед, тонкие жилистые руки старательно толкают велосипед.
Перед домом женщины устанавливают велосипеды в стояках и идут вверх по широкой парадной лестнице. При этом Лийне как-то испуганно съеживается, и чем выше они поднимаются, тем сильнее она горбится и пытается отстать; мать же, напротив, все больше распрямляется. Пожалуй, даже слишком — ей бояться нечего, она знает, что правда на ее стороне.