Человек, стоявший у входа, сказал:
— Входите, не беспокойтесь. Никто не спросит вашей фамилии, никто не будет интересоваться вашими занятиями и прошлым. Армия спасения даст вам бесплатную постель, кофе и хлеб. Утром тоже кофе и хлеб. Потом вы можете уйти. Единственное условие — надо принять участие в вечерней и утренней молитве.
Пение, доносившееся из дома, свидетельствовало о том, что сейчас выполняется это единственное условие. Остап вошел внутрь.
В обшарпаном зальце, на скамьях, спускавшихся амфитеатром к небольшой эстраде, остолбенело сидели двести ночлежников. Пахло плохим кофе и сыростью, которой всегда отдает лазаретно-благотворительная чистота. Только что кончилось пение, начался следующий номер программы.
Между американским национальным флагом, стоявшим на эстраде, и развешанными по стенам библейскими текстами прыгал, как паяц, румяный старик в черном костюме. Он говорил и жестикулировал с такой страстью, как будто что-то продавал. Между тем он рассказывал поучительную историю своей жизни — о благодетельном переломе, который произошел с ним, когда он обратился сердцем к Богу.
Он был бродягой ("таким же ужасным бродягой, как вы, старые черти!"), он вел себя отвратительно, богохульствовал ("вспомните свои привычки, друзья мои!"), воровал, — да, все это было, к сожалению. Теперь с этим покончено. У него есть теперь свой дом, он живет, как порядочный человек ("Бог нас создал по своему образу и подобию, не так ли?"). Недавно он даже купил себе радиоприемник. И все это он получил непосредственно с помощью Бога.
Старик ораторствовал с необыкновенной развязностью и, как видно, выступал уже в тысячный раз, если не больше. Он прищелкивал пальцами, иногда хрипло хохотал, пел духовные куплеты и закончил с большим подъемом:
— Так споемте же, братья!
Снова раздалось скучное-прескучное пение.
Ночлежники были страшны. Почти все они были уже не молоды. Небритые, с потухшими глазами, они покачивались на своих грубых скамьях. Они пели покорно и лениво. Некоторые не смогли превозмочь дневной усталости и спали.
Весь день они скитались у мостов и пакгаузов, среди мусора, в вековечном тумане человеческого падения. Сидеть после этого в ночлежке и распевать гимны было пыткой.
Ночлежники не возражали. Бог с чашкой кофе и куском хлеба — это еще приемлемо. Споемте же, братья, во славу кофейного бога!
И глотки, которые уже полвека извергали только ужасную ругань, сонно заревели во славу господа.
Остап вышел и зашагал в сторону Бродвея. С молниями и громом мчались поезда по железным эстакадам надземной железной дороги. Молодые люди в светлых шляпах толпились у аптек-кондитерских, перебрасываясь короткими фразами. Манеры у них были точь-в-точь такие же, как у молодых людей, обитающих в Варшаве на Крахмальной улице. В Варшаве считается, что джентльмен с Крахмальной — это не бог весь какое сокровище. Хорошо, если просто вор, а то, может быть, и хуже.
Некоторые молодые люди прогуливались без шляп. Это модно. Сверкали под фонарями гладко зачесанные волосы. Пахло сигарами, и дрянными, и дорогими. Отсюда начинались фешенебельные районы. Остап оглядел свой головной убор, благодаря которому его пригласили в ночлежку, и швырнул его в мусорный бак.
Было еще рано. Электрическое панно величиной с полдома горело над входом в ресторан "Пока-Пока". Молодые люди в полувоенной форме, принятой для прислуги в отелях, ресторанах и театриках, ловко подталкивали входящих. В подъезде висели фотографии полуголых девушек, изнывающих от любви к населению.
Середина зала была занята продолговатой площадкой. По сторонам и немного подымаясь к ней выстроились столики с тесно прижавшимся друг к другу нью-йоркским населением. На всякий случай Остап выбрал столик поукромнее.
Он еще не покончил с малоинтересным и нисколько не воодушевившим его супом, как из-за оркестра внезапно выскочили девушки, голые наполовину, голые на три четверти и голые на девять десятых, если, конечно, считать одеждой страусиные перья. Они ревностно заскакали на своей площадке, иногда попадая перьями в тарелки с супом или баночки с горчицей.
Это своеобразное соединение кулинарии со служебным рвением, наряду с радостью за свою предусмотрительность, внесло в душу командора разнообразные эмоции. Сначала ему подумалось, что вот так, наверно, суровые воины Магомета представляли себе рай, — на столе еда, в помещении тепло, и гурии делают свое старинное дело. Затем он неожиданно для себя начал прикидывать, во сколько обходится обед в этом раю. Получилось доллара в два на райскую душу. Значит, средненький смертный нью-йоржец может взлететь сюда раз в месяц, а то и реже. Зато он наслаждается вовсю. Он и джаз слушает, и котлетку кушает, и девочками любуется.