Глава 37.
Хуарец, округ Чи-Хуа-Хуа
Эль-Пасо, город на самом юге Техаса, воспринимается словно какой-то трюк. После неимоверной по величине пустыни, после бесконечных и безлюдных дорог, после молчания, нарушаемого только гулом мотора, вдруг — большой город, сразу сто тысяч человек, несколько сотен электрических вывесок, мужчины, одетые точь-в-точь как одеваются в Нью-Йорке или Чикаго, и девушки, раскрашенные так, словно рядом нет никакой пустыни, а весь материк заполнен кинематографами, маникюрными заведениями, закусочными и танцклассами.
Но ведь Остап только что проехал эту пустыню! Двигался по ней со скоростью шестидесяти миль в час, поддался ее очарованию и иногда бурчал себе под нос что-то вроде "пустыня внемлет богу". Но в Эль-Пасо о величии пустыни даже не думалось. Здесь занимались делами. Скрежетали автоматические кассы и счетные машины, мигали рекламные огни, и радио тяжело ворковало, как голубь, которому подпалили хвост.
Оставив машину на стоянке и подкрепившись в ресторане толстенькими кусочками мяса, называвшимися "беби-биф", компаньоны пошли пешком в Мексику. Она находилась тут же, в двухстах метрах, на окраине Эль-Пасо. Надо было только перейти мост через полузасохшую в это время года Рио-Гранде, а там была уже Мексика — город Хуарец.
Арчибальд вдруг вспомнил, что забыл удостоверение в машине и, сказав, что догонит Остапа на том берегу, пошел обратно к стоянке. "Подстраховывается, гнида. Собирается возвращаться один", — подумал Бендер.
Близость Мексики давала себя чувствовать удручающим эвакозапахом — не то карболки, не то формалина, — которым было все пропитано в небольшом помещении пограничников. Иммиграционный чиновник, перекладывая сигару из одного угла рта в другой, долго рассматривал паспорт Остапа. Все было продумано и просчитано, но идти в Мексику вдруг расхотелось. Подозрительность чиновника вселяла некоторую надежду.
Но тот неожиданно оказался доброжелателен. Так же неожиданно такой чиновник может оказаться придирчивым. У них никогда не разберешь! Профессия эта, как видно, всецело построена на эмоциях, настроениях и тому подобных неуловимых оттенках. На всякий случай Остап спросил, а не получится ли так, что по возвращении из Мексики в Соединенные Штаты ему скажут, что правительство Соединенных Штатов Америки считает долг гостеприимства выполненным и больше не настаивает на том, чтобы он был его гостем. В ответ чиновник разразился громкой речью, из которой явствовало, что русский джентльмен из Парижа может совершенно безбоязненно идти в Мексику. Виза сохранит свою силу. Русскому джентльмену совершенно не надо об этом беспокоиться. После этого он вышел вместе с Остапом на мост и сказал человеку, сидевшему в контрольной будке:
— Это русский джентльмен из Парижа. Он идет в Мексику. Пропустите его.
Все же Остап спросил, будет ли его покровитель здесь, когда он будет возвращаться в Соединенные Штаты.
— Да, да, — ответил чиновник, — я буду здесь весь день. Пусть русский джентльмен ни о чем не тревожится. Я буду здесь и впущу его назад в Соединенные Штаты.
Идти в Мексику по-прежнему не хотелось. Командор собирался уже спросить, сможет ли он вернуться в том случае, если к вечеру между Североамериканскими Соединенными Штатами и Мексикой разразится война, когда взгляд его упал на газету, лежавшую на столике в будке таможенника: "128 граждан Окла-сити записались на латинские курсы миссис Робертс", "Денег хватит на операцию в клинике Йохансона", "Америка не любит давать милостыню, она дает шанс".
В голову сразу пришли понятные и приятные мысли. "Дурак ты, Арчибальд", — громко сказал Остап и пошел по мосту.
На мексиканской стороне моста тоже находился пограничный пункт, но там никого ни о чем не спрашивали. Возле будки стоял, правда, шафраннолицый мужчина, одетый в ослепительный мундир цвета темного хаки, с золотыми кантиками. Но на лице у мексиканского пограничника было начертано полнейшее презрение к возложенным на него обязанностям. На лице у него было начертано следующее: "Да, горькая судьбина вынудила меня носить этот красивый мундир, но я не стану пачкать свои изящные руки, контролируя какие-то грязные бумажки. Нет, этого вы не дождетесь от благородного Хуана-Фердинанда-Христофора Колбахоса!"
Едва пройдя мимо благородного идальго, Остап заметил, что за ним увязался невеселый молодой человек с бачками на худом лице, в зеленых брюках и малиновой рубашке. Сначала Остапа удивил этот яркий наряд, но вскоре он понял, что традиционный серый шпик был бы очень заметен в колоритной толпе.