Это был пир генеалогии, знатности и богатства.
О холодном сапожнике, продавшем свое происхождение, все забыли. Но сам Досифей Взносов страдал невыразимо. Позднее раскаяние грызло его душу. Он не спал по ночам, похудел и перестал пить.
И однажды все увидели, как Досифей прошел через город, неся в правой руке дымящуюся тарелку супа-пейзан, а в левой — рюмку водки. Он шел, как сомнабула, шел выкупать свое пролетарское происхождение.
Он вошел в дом Подлинника и с дарами в руках остановился на пороге. Рот его открылся и оттуда глянули давно не чищенные с горя и тоски зубы.
Мосье-пролетарий сидел за безбрежным письменным столом. На мизинце его левой руки блистал перстень с бриллиантовыми серпом и молотом. Стена была увешана редчайшими портфелями. Они висели, как коллекция старинного оружия.
— Вы пришли к занятому человеку, — сказал Подлинник.
— Вот суп, — робко сказал Досифей, — а вот и водка. Отдайте мне назад мое пролетарское происхождение.
Подлинник встрепенулся.
— Тронутое руками считается проданным, — сказал он ясным голосом. — Происхождение в последнее время поднялось в цене. И я могу обменять его только на партийный билет. Может быть, у вас есть такой билет?
Но у Досифея Взносова билета не было. Он был безбилетный.
Медленно он вышел от Подлинника и удалился в свою Зазбруйную часть. Переходя реку по льду, он остановился у проруби, с тоской оглянулся и бросил в воду тарелку с уже остывшим супом и рюмку с водкой.
Вечером у Молоковичей гремела музыка.
Все пировали.
Пировали с той же ошеломляющей дремучей тоской, с какою служили в различных конторах и объединениях.
Уже давно они ходили друг к другу на ассамблеи, года три. И все знали про всех все.
Знали, что у Молоковичей всегда прокисший салат, но удачный паштет из воловьей печени. У пьяницы Петькина хороши водки, но все остальное никуда. Известно, что скупые Вздохи, основываясь на том, что пора уже жить по-европейски, норовят не дать ужина и ограничиться светлым чаем и бисквитами "Баррикада", а девица Быкова вообще никогда к себе не приглашает, хотя ее приглашают все. Вынуждены приглашать. У Быковой чудесные пластинки: вальс-бостон "Нас двое в Бунгало", чарльстон "Обезьянка" и старый немецкий фокстрот "Их фаре мит майнер Клара ин ди Сахара", что, возможно, значит: "Я уезжаю с моей Кларой в ту Сахару". Самое же главное, у Быковой есть чудесный заграничный граммофон без трубы.
Надо заметить, что дамы ненавидели друг друга волчьей ненавистью и почти не скрывали этого. В продолжение всего пира хозяйка ударными недомолвками давала понять гостям, что таких шпрот и такого вина никак не найти на вечеринках, кои устраиваются враждебными ей гуриями.
Пока мужчины под звуки "Нас двое в Бунгало, и больше нам не надо никого" выпивали и тревожили вилками зеленую селедку, жены с изуродованными от злобы лицами сидели в разных углах, как совы днем.
Зубврач Петькин продолжал извечный цикл охотничьих рассказов. Весь смысл их сводился к тому, что на охоте приятно и даже необходимо пить водку. Ничего больше от врача нельзя было добиться.
— Ну вот-с, — иронически сказал Вздох-Тушуйский, — вы только что изволили сказать, что раздавили эти самые две полбутылки… Ну, а дальше что?
— Дальше? А дальше я и говорю, что по зайцу нужно бить крупной дробью… Ну, вот. Проспорил мне на этом Григорий Васильевич диковинку… Ну и вот, раздавили мы диковинку и еще соточкой смочили. Так было дело.
Вздох-Тушуйский раздраженно хмыкнул.
— Ну, а зайцы то? Стреляли вы по ним крупной дробью?
— Вы подождите, не перебивайте. Тут подъезжает на телеге Донников, а у него целый "гусь" запрятан, четвертуха вина…
Петькин захохотал, обнажив светлые десны.
— Вчетвером целого "гуся" одолели и легли спать, тем более — на охоту чуть свет выходить надо. Утром встаем. Темно еще, холодно. Одним словом, драже прохладительное… Ну, у меня полшишки нашлось. Выпили. Чувствуем — не хватает. Драманж! Баба двадцатку донесла. Была там в деревне колдовница такая — вином торгует…
— Когда же вы охотились-то, позвольте полюбопытствовать?
— А тогда ж и охотились… Что с Григорием Васильевичем делалось! Я, вы знаете, никогда не блюю… И даже еще мерзавчика раздавил для легкости. А Донников, бродяга, опять на телеге укатил. "Не расходитесь, — говорит, — ребята. Я сейчас еще кой-чего довезу". Ну, и довез, конечно. И все сороковками — других в "Молоте" не было. Даже собак напоили…