Пальмы и музыканты вернулись на свои места. Остап глубоко вздохнул и осторожно тронул раскисшего Спивака:
— Значит, он разыскивает родственников в России? А зачем?
— Ну как же, мистер Бендер! Ведь у него нет наследника, а он очень любил своего племянника, сына старшего брата! Правда, последний раз он видел его еще пятилетним карапузом и не знает, что с ним теперь. Каждый год он посылал ему две-три почтовые карточки, какие-то подарки, но…
— Как его звали? — Бендер правой рукой сжал запястье Спивака, левой пытаясь утихомирить взбесившийся орден.
— Кого?
— Мальчишку!
— Н-не помню… Зачем это вам, мистер Бендер?
Остап откинулся на спинку стула и, глядя прямо в глаза Арчибальду, сказал:
— Да, симпатичный орденок. И царапина его ничуть не портит…
— О, конечно! Андриан Спиридонович рассказывал, что это от удара сабли… Но… Откуда вы знаете?!
— Не спешите, Арчибальд, — Остап потрепал Спивака по плечу. — Актеры не любят, когда их убивают в первом акте трехактной пьесы. Кстати, как вас найти в Нью-Йорке?!
Спивак протянул злополучный номер "Известий", который швырнул ему в лицо один из огорченных родственников.
— Это адрес моей сестры. Последние три года я жил у нее…
Лучшее из изобретенных человечеством снотворных — стук вагонных колес — было бессильно. Остап считал проплывавшие огни станций и повторял беспокоившую попутчиков фразу: "Лед тронулся, господа присяжные заседатели. Командовать парадом буду я!"
Великий комбинатор ехал в Москву.
Глава 2.
Мене, текел, фарес…
Старый граф умирал.
Он лежал на узкой грязной кушетке и, вытянув птичью голову, с отвращением смотрел в окно. За окном дрожала на ветру маленькая голая веточка, похожая на брошь. А на заборе противоположного дома бывший граф Средиземский различал намалеванный по трафарету утильсырьевский лозунг: "Отправляясь в гости, собирайте кости". Лозунг этот давно уже был противен Средиземскому, а сейчас даже таил в себе какой-то обидный намек. Бывший граф отвернулся от окна и сердито уставился в потрескавшийся потолок.
До чего ж комната Средиземского не была графской! Не висели здесь портреты екатерининских силачей в муаровых камзолах. Не было и обычных круглых татарских щитов. И мебель была тонконогая, не родовитая. И паркет не был натерт, и ничто в нем не отражалось.
Перед смертью графу следовало бы подумать о своих предках, среди которых были знаменитые воины, государственные умы и даже посланник при дворе испанском; о сыне, проклятом графом за измену семье и сословию; о младшем брате, сбежавшем в Америку с жидовкой. Следовало также подумать и о боге, потому что граф был человеком верующим и исправно посещал церковь. Но вместо всего этого мысли графа были обращены к вздорным житейским мелочам.
— Я умираю в антисанитарных условиях, — бормотал он сварливо. — До сих пор не могли потолка побелить.
И, как нарочно, снова вспомнилось обиднейшее происшествие. Когда граф еще не был бывшим и когда все бывшее было настоящим, в 1910 году, он купил себе за шестьсот франков место на кладбище в Ницце. Именно там, под электрической зеленью хотел найти вечный покой граф Средиземский. Еще недавно он послал в Ниццу колкое письмо, в котором отказывался от места на кладбище и требовал деньги обратно. Но кладбищенское управление в вежливой форме отказало. В письме указывалось, что деньги, внесенные за могилу, возвращению не подлежат, но что если тело месье Средиземского при документах, подтверждающих право месье на могильный участок, прибудет в Ниццу, то оно будет действительно погребено на ниццском кладбище. Причем расходы по преданию тела земле, конечно, целиком ложатся на месье.
Доходы графа от продажи папирос с лотка были очень невелики, и он сильно надеялся на деньги из Ниццы. Переписка с кладбищенскими властями причинила графу много волнений и разрушительно подействовала на его организм. После гадкого письма, в котором так спокойно трактовались вопросы перевозки графского праха, он совсем ослабел и почти не вставал со своей кушетки. Справедливо не доверяя утешениям районного врача, он готовился к расчету с жизнью. Однако умирать ему не хотелось, как не хотелось мальчику отрываться от игры в мяч для того, чтобы идти делать уроки. У графа на мази было большое склочное дело против трех вузовцев Катаваськина, Невинского и Филосопуло, квартировавших этажом выше.