За барной стойкой стоял пожилой мужчина с самыми длинными руками и ногами, какие я когда — либо видела. Он ими неуклюже болтал, словно так и не сумел до конца научиться управлять тощим телом. Посетитель был одет в темный фрак и брюки. Глядя сквозь серебряное пенсне, он что — то строчил в блокноте. Рядом с ним за стойкой сидел маленький печальный старичок, очевидно слепой. За все время оба не обменялись ни единым словом, отчего я решила, что мужчины не знакомы. Старичок потягивал напитки, которые бармен подавал ему прямо в руку.
Я запоминала многих других и старалась отмечать любые признаки оружия по внешнему виду: выпуклый карман здесь, пояс там, жесткость позы, намекавшая на скрытый ножевой пояс или замаскированную кобуру. Вечер не обещал обернуться чем — то неприятным, но если бы это произошло, то я уже засекла потенциально опасных посетителей и знала, с чьей стороны будут исходить вероятные угрозы.
Как раз перед тем, как зажегся свет, я приметила двух оживленно говорящих людей у боковой двери. Одним из них был молодой состоятельный джентльмен в костюме в тонкую полоску и халате. Рядом с ним стояла женщина в платье цвета ржавчины. Меня привлек тихий, но оживленный разговор. Хотя я не могла расслышать слов, их манера поведения выглядела несколько взволнованной, как будто обсуждалось какое — то серьезное личное дело. Разговор незнакомцев выделялся из гущи бессвязной болтовни в остальной части салона.
Женщина сделала отрицательный жест и повернулась, чтобы уйти через боковую дверь. Мужчина мягко взял даму за руку, чтобы отговорить, но та резким движением высвободилась и вышла. Когда посетительница проходила под низкой лампой боковой двери, я разглядела профиль и сразу почувствовала, что откуда — то знаю ее.
Но потом женщина выскользнула на улицу и исчезла, а свет в салоне начал мигать.
Гурлан Ланмюр, хозяин заведения, поднялся на небольшую сцену и кивнул бармену, чтобы тот перестал щелкать выключателями. Воцарилась тишина, все устремили свой взгляд на эстраду.
— Друзья мои, — начал Ланмюр мягким масленым голосом, — добро пожаловать на наше вечернее шоу.
Это был человек невысокого роста, утонченный и хорошо одетый, но в остальном довольно неприметный на вид. Вероятно, это беспокоило Ланмюра, поэтому его темные волосы были уложены по последней светской моде: выбриты с правой стороны и зачесаны на макушку по всей длине в огромную, смазанную маслом прядь. Я чувствовала, что хозяин салона использовал этот современный стиль не как дань моде, а скорее потому, что это придавало его личности какую — то особую привлекательность.
— Позже, в задней комнате, вашему вниманию будет представлено тароше, — сказал он, — а затем мастер Эдварк Надрич прочитает лекцию о значении Уреона и Лабирина в древнеангеликанских катакомбах. Те из вас, кто уже слышал лекции мастера Надрича, знают, что их ждет захватывающая и познавательная лекция, а затем — открытая дискуссия. Однако, для начала, на этой маленькой сцене Мамзель Глена Тонтелл, прославленный оратор, продемонстрирует нам свои навыки медиума.
В знак одобрения раздался гром аплодисментов и звон ножей для масла по ободкам посуды. Ланмюр, отступив назад и слегка наклонив голову в приветствии, помог подняться на сцену неряшливой женщине в жемчужно-сером шелковом платье, вышедшем из моды несколько десятилетий назад.
Её пухлое лицо выглядело осунувшимся. Я прикинула, что женщине где — то лет пятьдесят. Она ответила на любезные аплодисменты кивком и легким взмахом руки.
— Её платье, — прошептал Эйзенхорн, — специально стилизовано под старину, чтобы напоминать нам об ушедших поколениях. Обычная уловка.
Я кивнула. Мамзель Тонтелл действительно выглядела как светская дама из сверкающих бальных залов прошлого века — времени былого величия Королевы Мэб. Такие сюжеты можно увидеть в пикт-книгах. Даже в её манерах угадывалось что — то старомодное. Нам представляли актерскую игру, постановку, а у меня возникал большой интерес к хорошим исполнителям. По-моему, она нанесла на свою кожу и платье какую — то костюмную пудру.
— Напудренная как привидение, — проворчал Эйзенхорн. — Ораторы называют это «фантомизмом» — еще один избитый образ.
Макияж Мэм Тонтелл превращал её в скорбящего призрака: легкая пудра создавала впечатление, будто женщина стояла, не двигаясь, в течение десятилетий, пока пыль слоем оседала на ней. Это был элегантный прием, и я, со своей стороны, сочла его довольно забавным.