Незадолго до Первой мировой Шагановы перестроили свой курень, обшили его досками. О прибавлении в семье хозяин заботился заблаговременно. И когда Степану, работавшему подённо в экономии Межерицкого, нагорело жениться — не стал возражать. Засватали Полинку, дочку помещицкого садовода, и на мясоед по-хорошему отгуляли свадебные столы.
Полина, девка миловидная и строгая, взращённая в поле, а не в холе, вошла в новую семью желанницей, приняла основные хлопоты по дому. Свекровь, маявшаяся желудочной хворью, охотно уступила ей права первой хозяйки. А Тихон Маркяныч всё приглядывался да оценивал. И когда убедился, что сноха ни минуты не сидит без дела и всё, за что ни берётся, так и спорится в руках, по-отцовски потянулся к ней сердцем.
Подворье Шагановых полого клонилось к берегу Несветая. С тылу, от проулка, заслонял его старый, выбеленный солнцем и ветром плетень, спереди — каменный забор Дагаевых. На улицу смотрела дощатая изгородь, покрашенная такой же синей краской, как и доски куреня. Красная черепичная крыша, жёлтые ставни и фронтон придавали казачьему жилищу вид весёлый и ладный. И, казалось, быть в нём миру да счастью…
Но беда не за горами, а за плечами. Много раз сходили Пашке его проказы, а под святки… В соседнем хуторе Аксайском подстерегли ревнивые соперники-молодцы, припомнили, как отбивал у них присух.
Под утро жалмерка Катерина, не боясь пересудов, привезла Пашку домой на санях; полуживого, окровавленного передала на руки отцу и брату.
Фельдшер, протрезвев после ночных возлияний, приплёлся к Шагановым лишь после полудня. Оглядел хрипящего в беспамятстве парня, перебинтовал ему голову и посоветовал прикладывать лёд. Уходя, принял трёхрублёвку, признался, что надежды мало. Пора, пожалуй, соборовать…
Тянули дотемна, пока у искалеченного не стало пресекаться дыхание. Степан побежал за отцом Дмитрием к окончанию вечери. Священник помазал юного мирянина елеем, прочёл молитвы, готовя грешную душу к переселению в мир иной. Ошалевшим от горя родственникам наказал смириться — такова воля господня.
Заливал горницу дрожащий свет керосинки. Наискось перечеркнула пол тень Тихона Маркяныча, стоящего посреди комнаты, не спускающего с мертвенного лица Пашки одичалых глаз. Анастасия, приткнувшись в изножии, то гладила ноги сына, то откачивалась назад и, как безумная, мотала распатлаченной головой. Полина торопливо прикладывала к вискам деверя сосульки, сбитые с застрехи. Они таяли, пропитывали влагой подложенные тряпки, светлыми бисеринками осыпали обращённую к родным Пашкину щёку. В мерклом освещении чудилось, что плачет он…
Не говоря ни слова, Степан заложил гнедую в сани, распахнул воротца, выходившие в проулок. И полчаса спустя в курень, помеченный лихом, вошла немолодая горбунья, закутанная шалью. Перекрестилась. Поздоровалась звонким голосом. Негаданное появление знахарки вызвало у родных страдальца странный трепет и прилив последней надежды. Даже у повидавшего виды Тихона Маркяныча мурашки пробежали по спине.
Степан помог тётке Варваре Мигушихе раздеться. Она приблизилась к кровати мягкими шажками, отстранила Полину и положила свои костлявые ладони на голову Пашки, забормотала:
— Чёрный ворон крылом махнул. Жаба прискакала. Стрелу огненную пустила. Ударила та стрела в добра молодца. Свят, свят, свят! Ударила, да сломалася. Ангел божий летел, отвёл её. Боже правый, боже светлый, к тебе взываю, спаси и помилуй!
Ворожея оглянулась и повелительно молвила:
— Ждите на дворе. Я покличу.
Вернувшись в курень, хозяева увидели, что лицо у Пашки заметно порозовело, грудь вздымалась размеренней и сильней. А горбунья устало сидела на табурете, свесив руки.
— Ну, тётенька? — срывисто спросил Тихон Маркяныч.
Она только покачала головой, вздохнула:
— Бедная деточка. Как же били его!.. Слава богу, кости целы. До зорьки оставьте, не подходите к нему. А коли очнётся и попросит пить, дайте настоя наговорённого.
Тётка Варвара повернулась к столу, развязала свой узелок и выставила кувшинец, повязанный белой косынкой. Медленно обратила к Степану длинное, узкое лицо, с косыми уголинами глаз:
— Помоги, милок, куфайку надеть. Ослабела доразу.