Андрей Лебедев
Книга первая
1
2.
3.
4.
5
6.
7.
8.
9.
10.
11.
13.
Книга вторая
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
Андрей Лебедев
КАЗАЧКА
Роман
(журнальный вариант)
Книга первая
Маринкин сад
1
Красив был их сад в апреле. Маринка сама апрельская — на День космонавтики родилась. Может оттого ей и казались эти первые жаркие деньки — тою нескончаемой чередой ожидания радости и счастья. И ежегодный выезд семейных чаепитий из зимней веранды в сад — который всегда так чудно совпадал с цветеньем яблонь, когда белые банты в ее девчоночьих косичках сливались с белым убранством сада…
И когда тоже в апреле, два года назад умерла мама, Маринка не перестала любить это цветенье, эти чарующие запахи ожидания счастливого лета.
После того, как похоронили маму, отец сильно изменился. Он перестал приходить с работы выпивши, как это частенько случалось в прежние дни… Понял вдруг, что ли, как его гулянка не нравилась маме, и как безжалостно укоротила она ее деньки. Он стал помногу работать в доме и в саду. И спал он здесь же — под большой вишней. Уже где то в самые первые дни апреля вытаскивал их с мамой двуспальную никелированную с блестящими шариками кровать — и ложился задать храпака — после каждого обеда, только рацию свою милицейскую вешал в изголовье, включенную «на прием». Но подчиненная ему районная автоинспекция, зная о священной сиесте патрона, редко в эти часы беспокоила майора Кравченко по пустякам.
— Маринка, почему Серега не в школе?
— А что вы его, батя, сами не спросите? — возмутилось было то мягкое и стройное существо, которое так незаметно за семнадцать последних лет вдруг выросло в этом саду. Да, со смертью мамы, Маринка вдруг стала для младших вторым по рангу, после отца, домашним командиром… И папка, спрашивал теперь за мелкоту не с мамы, а с нее.
— День здоровья у них.
— А сама?
— Так и у всей школы день здоровья — тараканов в столовой морят.
— А-а-а, ну тогда ладно, — успокоился было Виктор Васильевич, снимая подпотевшую подмышками милицейскую рубаху и обнажая могучие плечи — предмет восхищения многочисленных по молодости подруг,
— А Юлька где?
— У Коростелевых — играет.
— Ты мне рубашку с коротким рукавом погладь, уже жарко в кителе — лето на дворе.
Маринка и сама бы побежала теперь к Коростелевым, потому как уже второй год и дня не могла прожить, чтобы не увидеть Мишу и не поговорить с ним, не подержать его за руку.
— А Мишка вчера на дискотеку на «семерке» приезжал, — вдруг сама себя не контролируя и замлев от удовольствия, похвасталась Маринка.
— Споймаю я его… Специально против вашей дискотэки пост поставлю, и споймаю… Прав нимае, неча за руль сидать — молоко еще на губах не обсохло, а уже тоже — машину ему, девок только портить!
Маринка не удержалась, прыснула, и вся улыбчивая и мягкая, по кошачьи вдруг потерлась плечиком о батькину спину.
А Мишка Коростелев тем временем поливал из шланга стоявшую перед домом на дворе машину своего отца — Константина Петровича. Самого Константина Петровича на работу увозила и привозила оттуда — черная служебная «волга» с шофером Колей — прапорщиком кэ-ге-бе за рулем.
— Намывай, намывай, все равно ключей тебе папка не даст, — ехидничала с веранды сеструха Верка.
— А я и без ключей любую машину и открою и заведу.
— Ну и надает тебе папка опять как тогда.
— Как когда, дуреха ты?
— Сам знаешь, дурак!
Струя из стиснутого пальцем сопла превращалась у Мишки в облако водяной пыли, в котором щедрое апрельское солнце устраивало свой радужный калейдоскоп. Мишка щурился и поводя шлангом, все целил струей в давно несуществующие уже на полированном блеске любимого металла пылинки, так расточительно изводя на мнимый прирост чистоты — литры той влаги, что где-то там — в пустыне Сахара, могли бы может спасти жизнь ста умирающим от жажды путникам…
— Опять на дискотеку с Маринкой на машине поедешь?
— Не твое дело.
— А вы потом с ней в машине целуетесь?
— Заткнись, дура!
— Дура-не дура, а учусь не как некоторые — без четверок!
— А я и так поступлю. В Ростове на юрфак.
— Дурак! Получится из тебя адвокат Плевака.
— Дура ты, адвокат Пле-ва-ко.
— Он може и Пле-ва-ко, а ты — Плевака!
Мишка подпер пальцем сопло, чтобы струя стала крепкой и жесткой, и резко повернул шланг в сторону крыльца.
— Ой, дурак! Книгу чужую намочил! Все папке скажу…
— А папка когда говорил вернется?
— Вернется, чтоб тебе машины не видать!
— Дура, ты, я все равно на машине поеду, как бы ты не злилась.
Мишка закрутил кран, свернул шланг кольцами, и сперва смахнув щеткой крупные капли с крыши и капота, принялся фланелькой натирать лобовое стекло.
— А мы в видео — салоне вчера «Греческую смоковницу» смотрели…
— Тебе — сикалке еще рано такие фильмы смотреть…
— А тебе… Не скажу кому — рано в чужих машинах с Маринками целоваться…
— А че сегодня в салоне кажут?
— Американское кино — «Команда», где мужик такой, здоровенный, и с таким лицом, как каменным…
— Дура ты, не «команда», а «Командос», — это так отряд спец-назначения в Америке называется, а мужик этот — Арнольд Шварцнеггер, видала? — и Мишка напряг свой торс, согнув руки таким образом, чтобы бицепсы надулись и приобрели подобие товарного вида.
— Геракл сушеный, — презрительно фыркнула Верка.
— А почем билеты в салон?
— Пять рублей.
— Дерет Димочка!
— Папка говорит, Дима как из райкома комсомола ушел — в большие люди выйдет и весь город потом на работу возьмет.
— Може и так, только я на юриста выучусь и Димона в тюрьму посажу за спекуляцию.
— А сам, небось бегал к нему смотрел титьки голые по видику!
— Дура ты, Верка, мне теперь любая девчонка сама чего хочешь покажет!
Верка не ответила. Только демонстративно встала с крыльца и поджав губки гордо удалилась в дом. Обиделась за всех тех негордых девушек, что были по словам ее противного братца — готовы за сомнительное удовольствие общения с ним — обнажить самые сокровенные части своих юных организмов.
А Дискотека «Млечный путь» выла и гудела ритмично ухая и разметывая по окрестностям сполохи где-то сворованных проворным диск-жокеем проблесковых маячков, что положены только государственным автомобилям скорой помощи и милиции.
И покуда дети пляшут под истошную «Бама-ламу» этих бельгийских девчонок из «Бель Эпок», на веранде у Маховецких взрослые собрались погутарить за перестройку. —
— Кончится все это перестрелкой, вот увидите! — тоном пророка, знающего скрытое от других, буркнул Петр Тимофеевич.
— Да, не напряХГай, Питро, усе будит увэри-вел, — с мягким южным «г» пробасил в ответ Владимир Петрович Корнелюк, старинный корешок Петра Маховецкого еще по учебе в Ростовском юридическом.
Владимир Петрович, или просто Володька, не стал тогда заканчивать учебы вместе со всеми, а с четвертого курса по какому то немыслимому блату вдруг перевелся в Плехановский — в Москву, и в их края вернулся уже только через три года и сразу замом Новочеркесского райторга. Красавец — блондин, которому прекрасно шел их плакатно-щедрый загар, по слухам, делал карьеру на женских слабостях. Его любили аппаратные дамы и двигали по торговому ведомству, прощая мелкие, а порой и крупные, нарушения. И к исходу восьмидесятых — додвигали Володьку Корнелюка до кресла зама облторга.
— Нет, ты посмотри шо этот Димка Заманский вытворяет! — с пшиком открыв пару бутылок чешского «Пльзеня» продолжал Петр Тимофеевич, — этот наш комсючек, помнишь его? Так вот, сперва, понимаешь, когда Горбатый комсомолистам коммэрцию разрешил, открыл Димка при нашем горкоме комсомола хозрасчетный молодежный центр досуга… Ну взял в арэнду там — здесь — повсюду где подвал, где угол, где целую залу. Понаставил там этих видиков, теликов, стульев — посадил бывших своих комсомольцев на входе, и давай откровенную порнуху крутить! И все это по пять «РЭ» за вход. Дэти наши — равно как очумэлые — в школу не ходют, идут в видео-салон! Мы было сунулись с Бэ-Ха-Эс-Эс. Проверить, понимаешь ли эту дрянь. А он нам в нос с усмешкой ворох бумаг из областного комитэта партии — ПЕ-РЕ-СТРОЙ-КА, понимаешь ли! Неформальная деятельность молодежи — и все с одобрения на самом высоком партийном уровне.