— «Бел-ллые рр-ро-ззы, бе-ллые рр-ро-ззы, безз-защитны шипы… Что с вами сс-сдел-лал снег и моро-ззы»… вслед за Юрочкой Шатуновым повторяли обе Наташки — Гринько и Байховская.
И Байховская еще при этом так смешно глазки прикрывала, будто от страсти, будто обмирая от чувств.
— Мишка, а смешная рифма — розы и морозы? — Маринка нежно ткнула его кулачком в бок.
— Ну! Ясно — лажа. Я всегда говорил, что этот сирота Шатунов — лажа-лажей.
— А ты мне и таких, между прочим, стихов не написал…
— Да ладно тебе…
Мишка засек, что Дима Заманский смотрит в их сторону. Вернее не просто в их сторону, а именно на Марину.
Ах, дискотека! В чем твой секрет? В одной ли только музыке? И в одном ли только естественном желании совсем еще молодых людей знакомиться друг с дружкой и танцевать в том месте, где звучат именно их модные, а не стариковские ритмы?
И когда корреспондентки областной молодежной газеты спрашивали об этом Диму Заманского, он бывший второй секретарь райкома комсомола и лицо, ответственное за молодежный досуг, искренне отвечал, что успех дискотек в том, что ими занимаются люди увлеченные и влюбленные в музыку.
И это были не просто эмоции. Дима Заманский в силу особенностей своего характера был человеком более чем просто практическим. У него, как говорят в народе, была деловая хватка. Но склонность к практическому подходу в делах, не противоречила у него с высокой оценкой моральной, как он часто выражался, — «составляющей». Ведь и комсомол, при всей своей практичности, даже комсомол, воспитывающий из начинающих карьеристов будущих партийных прагматиков, не упускал этой моральной компоненты… Влюбленные в дело люди… Люди, работающие не за деньги, а из любви к искусству…
Именно из таких молодых пацанов, из любви к музыке и любви к быстрому и безотказному успеху у девчонок, готовых работать день и ночь практически бесплатно Дима и делал свои дискотеки. И эти дискотеки держались не только на популярности Оттована и Модерн Токинг… Они держались тем, что пацаны — диск жокеи всю душу свою вкладывали в подачу этого музона, в каждый остроумный комментарий, в каждый любовно подобранный к песенке цветной слайд, переснятый с полу-запрещенного журнала, в каждую новинку, за деньги переписанную у ростовского или столичного музыкального спекулянта, в каждый чистый киловатт мощности усилителя, ночью спаянного из своих — личных радиодеталей.
Его — Димки Заманского дискотеки потому и плодились по всему району, словно грибы после дождя, потому как в организацию этих предприятий практически ничего не надо было вкладывать. Платить диск-жокеям было не надо. Они и задарма, от одного желания славы и девичьей любви были готовы на все. И аппаратуру — все эти колонки, усилители — тоже покупали сами диск-жокеи, зачастую выставляя на сцены захудалых сельских клубов продукты собственных ночных бдений с паяльником по схемам из популярного советского журнала «Радио».
Именно на этой «халяве» юного энтузиазма и расцвела комсомольская карьера второго секретаря райкома Димы Заманского. Именно эксплуатируя стремление юных диск-жокеев самим и скорее делать эти дискотеки, Дима и совершил то чудо, в один год превратившее захудалую сеть поселковых клубов в почти современные центры досуга.
Он, как уполномоченная партией и комсомолом власть — сделал только одно. Он дал энтузиастам свободу действий. А далее…
А далее Диме вдруг стало ясно, что на этом можно делать большие деньги. В десятки раз превосходящие его райкомовскую зарплату. И как только Горбачев разрешил кооперативы, его Молодежный центр досуга при райкоме комсомола одним мановением руки превратился в кооператив.
Пульсирующий ритм вдруг резко оборвался, будто этим «Белым розам» кто-то наступил на самую жизненную жилку.
И явно пользуясь инспирированной ею замешательством, эта длинная сутуловатая фигура с конским хвостиком, двинулась от насеста диск-жокея прямо к столику, где сидела Марина.
— Я вас приглашаю, — сказал Дима, галантно согнувшись в полу-поклоне.
— Ах, какой кавалер! — прям зашлась эта дура Байховская.
И тут диск-жокей включил Стиви Вандера — самую его классную вещь, «Ай джаст кол ту сэй хау ай лав ю»…
А Маринка, лукаво закусив нижнюю губку и сверкнув глазками на своего повелителя только прощебетала, — я пойду, ладно? И пошла. С этим хмырем. А Мишка остался с этими двумя — Байховской и Гринько.
………………………………………………………………………………………..
— Ну и потанцевала, ну и что? Ну и что ты дуешься?
Их машина уткнулась носом в густую лесополосу километрах в десяти от Новочеркесска по Ростовскому шоссе, а где то буквально в пяти шагах в ветках отчаянно тенькал невидимый соловей. Они сидели на заднем сиденье и трогали друг друга, словно знакомясь, словно привыкая к новому, радостному обретению.
— Взяла бы, да отказалась, ты же понимаешь, что мне неприятно…
— Ну прости, ну прости, милый, я только тебя, только тебя люблю…
И она доказала правоту своих слов, потому как именно сегодня у них все получилось. Потому что сегодня, она не прервала того правильного природного пути, где надо преодолеть и перейти и через страх и через боль… Она только единыжды вскрикнула, но так тихо, что и соловей не прервал своей торжественной трели…
………………………………………………………………………………………….
Июнь, как всегда выдался удушливо — жарким, и у батьки болело сердце. Тут, конечно и Мишкины выпускные экзамены, да предстоящий его отъезд в Ростов — на учебу… Но важнее всего для Константина Григорьевича были не семейные дела, а партийные — в горкоме. А дела там шли, по видимому, далеко не так, как хотелось бы второму секретарю городского комитета — товарищу Коростелеву.
Мать все шикала на Верку с Мишкой, чтоб те по дому на цыпочках — батька спит, сердце у батьки… И Софья Семеновна Заманская — главврач их огромной, самой большой на все районы — больницы, сама приезжала к ним домой, лично снимала кардиограмму и о чем то шушукалась с батькой. Но в больницу Константин Григорьевич ложиться не стал — «дела не позволяют, время не такое, чтобы болеть», сказал он, обещая Софье Семеновне хотя бы регулярно принимать лекарства.
Вот мать и шикает теперь на Мишку с Веркой — «тихо, батька болеет», будто не дом теперь, а реанимационное отделение.
И как тут подступиться к батьке? Вот незадача! А и тянуть нельзя… Маринка беременна. Надо свадьбу играть.
Сочинение было первым, потом была математика письменная, потом устная, потом химия… Перед английским они с Маринкой поехали в рыбсовхоз — на пруды. Мишка совсем обнаглел, гонял без прав уже в открытую и днем и ночью. Гаишники на выезде из городка только честь отдавали — знали по номеру машину второго секретаря.
А на прудах была благодать. От воды веяло спасительной прохладой, и Маринка, стянув через голову платье, с робкой грациозностью спускалась по наклонной бетонной плите, уходящей потом вглубь искусственного водоема, трогала ножкой воду и садилась на шершавый бетон, обхватив руками ладные коленки.
— Как водичка?
— Холодная.
— Да ты чего!
Мишка, едва выпрыгнув из джинсов, на ходу поправляя плавки, разбегался и йи-у-ух!
И проплыв под водою метров двадцать, выныривал уже на середине пруда.
— Маринка, айда сюда!
— Не! Не могу.
— Ты чего? Не будешь купаться?
— Не!
Мишка лежал прильнув животом к теплому бетону, а она сидела рядом и склонив головку набок, длинной травиной щекотала у него за ухом.
— Я завтра утром батьке все про нас скажу.
Мишка говорил глядя в бок, говорил горячо, со страстью, как бы убеждая себя самого, что все будет именно так.
— И свадьбу сыграем сразу, как вступительные сдадим.