— Ага…
— А жить в Ростове будем, там квартиру снимем…
— Ага…
— Я на юридическом, а ты на своем — по хореографии…
— Ага… А ребеночек?
— Ну-у-у…
— Ну вот. И первые наши с тобой семейные трудности.
— Мать поможет. Мы двухкомнатную снимем, пусть мать с нами поживет, а батька здесь с Веркой.
— Не знаю… Может мне остаться с ребеночком? Поступлю на заочный, а ты будешь на выходные к нам приезжать.
— Да? И спать там всю неделю без тебя? Зачем это надо?
— Ну не всю же жизнь, потом мы с маленьким подрастем и к тебе переедем…
— Да?
— Мой папка тоже поможет, у него деньги есть, я знаю…
— Ну так, может наши нам вместе и квартирку однокомнатную в Ростове купят?
— Ты сперва со сватами к нам приходи, потом уже родительскими деньгами распоряжаться будем.
— Завтра своему батьке скажу, а в субботу и сватов к тебе зашлем… Слыш! Слыш, Марин! Айда в машину… Ну? Ну охота, Марин…
…………………………………………………………………………………………..
— Дмитрий Александрович Заманский… Превышаем?
— Не журись, командир. Возьми на пиво.
Дима ехал на важную встречу… Колесико на спидометре еще чуточку подкрутилось и выскочили нули.
— Ого, два месяца, как машину купил, а уже двадцать тысяч! Надо в Грозном на автосервис заехать — масло поменять…
Дмитрий прижал педаль газа… Султан не любит, когда опаздывают. Вспомнился конец их последнего разговора. Тогда они делили наличные, и Дмитрий, поймав вдруг на себе змеиный взгляд Султана, впервые допустил мысль, что его — Диму, ведь так легко убить. Убить и закопать где-нибудь в степи, так что никто и никогда… Ни сном, ни духом. И как бы по-звериному почуяв этот его адреналин страха, Султан спросил,
— Слушай, Дмитрий, я все тебя спросить хочу, зачем тебе столько денег?
— А тебе?
— Я себе не принадлежу… Те деньги, что я заработал идут на борьбу за свободу моего народа.
— А мои — на личную свободу одного представителя другого народа. Мою личную.
— Ты, Дима не бойся меня.
— А я и не боюсь, потому что без меня ты наших денег не заработаешь…
— Верно говоришь. Вы евреи — умный народ. И тоже от русских много страдали.
— Не надо, Султан… Я в вашу политику не лезу. Воюйте себе хоть с русскими, хоть с американцами, мне до этого дела нет. А потом, у меня отец — русский. Казак терской.
— Мать! У вас у евреев главное — мать.
— Да, ладно тебе, Султан, наше с тобой дело — наш бизнес, а национальное здесь совсем ни при чем.
— Ладно, только попомни меня, как-нибудь, и очень скоро, и ты на национальный мотив запоешь… Как там у вас? В семь-сорок он приехал, в семь-сорок он приехал…
— Это ты о чем?
— О том, что на свадьбу, наверное копишь… Так ведь?
Странно… Странно, — подумал про себя Дмитрий. Он что-то действительно, по-звериному насквозь видит. Странно… И вспомнил вдруг Маринку Кравченко.
Ах, какая она милая, да ладная! В Тель-Авиве он бы сделал ее королевой красоты. Но зачем в Тель-Авиве, когда есть Нью-Йорк?
И как бы он ее любил, если бы, если бы только она могла его полюбить!
Дмитрий прижал газ до полика и снова вспомнил, как они танцевали тогда в его дискотеке.
О, Боже! Какая у нее спина! Гибкая и податливая. И запах ее волос. Светло-русых, цвета подвыгоревшей от южного солнца травы.
Зачем тебе столько денег, Дима? Зачем тебе столько денег, Дима? Мне затем столько денег, чтобы Марина стала моей…
Вот показался впереди железнодорожный путепровод, перекинувшийся через шоссе. По нему полз длиннющий состав весь из черных цистерн с грозненской нефтью…
Успею проскочить под мостом, покуда по нему поезд идет — будет Марина моя, не успею — ничего не будет…
Дима нажал на газ. Ревет мотор… Ревет… Сто пятьдесят на спидометре…
А по мосту уже катит почти что хвост состава — цистерн десять осталось…
Успею?
Успею?
Нет?
Успел…
По-моему — успел, под последней цистерной проскочил!
Дима сбросил газ. Впереди опять замаячил гаишник с палкой.
— Дмитрий Александрович Заманский… Превышаем?
— Не журись, командир. Возьми на пиво.
……………………………………………………………………………………….
Разговор с отцом Миша откладывал до последнего.
Но вот уж и выпускной в школе…
Маринка хотела было сшить платье у портнихи, у той, у которой всегда обшивались городские невесты и выпускницы… И уже ходила пару раз примерять, но тут неожиданно удивил папка. За три дня до выпускного заехал за ней на служебной волге с мигалкой и посадив в машину сказал: «Едем за подарками»…
До Ставрополя домчались в какие-нибудь полтора часа, а там папка привел ее в главное управление торговли, где уже ждал их Владимир Петрович Корнелюк…
— Ка-а-акая кра-а-аля! Ну-ка, ну-ка!
Владимир Петрович аж слюньку пустил от удовольствия…
Маринка зарделась, потупив взор.
В универмаг, а вернее в его секретный, потайной отдел (для работников обкома, как пояснил Владимир Петрович), пошли уже втроем.
И тут Маринка поняла, что такое коммунизм.
Холеные бабы в рангах не ниже зав секцией — бегали вокруг нее, словно очумелые. Маринка чувствовала себя императрицей Екатериной в лучшие годы ее владычества.
Приносились, примерялись и уносились всевозможные платья — одно красивей другого, откуда то доставалось немеренное количество пар туфель — итальянских, английских, австрийских… Девушки в форменных синих платьицах приносили белье, какого ей не доводилось еще видеть… разве только в американском кино.
Папка с Владимиром Петровичем сидели тут же и пили поданное им пиво. А Маринка, словно модель на параде мод, то и дело выходила к ним из-за занавески в новом наряде…
В конце — концов, Маринке больше понравились два платья. Белое бальное с открытой спиной и неглубоким вырезом на груди. И розовое, короткое…
— Это… Я это платье возьму. Наверное…
Но Владимир Петрович жестом раскрытой ладони ее остановил, и велел главной из девушек «завернуть» и то и другое — оба платья, и туфли — белые, и розовые, как и сумочки к ним и все что к тому положено — белье, колготки, набор косметики…
— Не скупись, не скупись, Витек, один раз дочка школу кончает, — и словно фокусник, достав откуда — то перевязанный лентой пакет, сказал торжественно, — И еще, это лично от меня…
То были французские духи и часики. Золотые.
— А колечко тебе жених подарит… Есть жених то? — и взглянул на нее плотоядным раздевающим взглядом, как смотрят на неприличный журнал с голыми красотками.
— Папка, а нехорошо, наверное… Часики то — золотые, дорогие…
Папка гнал «волжанку» по осевой, на обгонах включая сирену с мигалкой, а иногда и поднося к усам микрофончик, -
— Водитель машины 47–93, прижмитесь к обочине, пропустите спецтранспорт!
Маринка высунула голую гладенькую руку в струю набегающего воздуха.
— Нехорошо, пап?
— Все хорошо, доча… Друг он мне, а своих диток у него — нимае…
……………………………………………………………………………………………
А катастрофа произошла на выпускном…
— Мишка то на выпускной не пойдет, слыхала?
Это были обе Наташки — Байховская и Гринько. Их за какие-то тайные грехи директриса припахала сидеть и заполнять красивым почерком аттестаты зрелости выпускников.
— Как не пойдет?
— А так, сидим мы в канцелярии, и является тут Офелия наша — Александра Семеновна и говорит, — «вы девочки, заполнили уже аттестат Миши Коростелева»? И, представь, вынимает при нас печать школьную, штампует его аттестат и выходит… А у родного школьного крыльца — «волга» папаши Мишкиного. Мы глядим, а они как раз с директрисой из школы выходят с Кистинтин Грыгорычем, она его до машинки провожает, ручонкой ему вслед машет — как же! Начальство… А нам потом и говорит, — «все, мол, уехал наш Миша Коростелев в Ростов — поступать в институт»… Мы ей говорим, как же? А как же выпускной? А она нам — «ничего не знаю, они аттестат забрали, говорят — надо как то срочно поступать на какие то там предварительные курсы подготовительные, что ли… В общем — ерунда какая то»…. Ой! Ой! Да ты не реви! Чего ты ревешь то. Маришка!..