— Вы бы освободили тогда Юльку?
— Да, освободили бы, и не потребовалось бы толкать некого известного нам с вами фигуранта, который бежал из под следствия и скрывается теперь в Греции, вы знаете про кого я говорю, так вот, не понадобилось бы толкать его на преступление…
— Я вам не верю…
Марина услышав щелчок электрочайника, налила в чашки кипяток…
— Кофе нет, есть чай… Липтон в пакетиках. И я вам не верю.
— Это ваше право, Марина Викторовна. Вопрос веры — это вопрос личного права человека иметь свои убеждения.
— Ура! С каких это пор вы стали такими веротерпимыми?
Кефиров положил себе в чашку пакетик чая и слегка пригубив, ответил,
— Это не важно сейчас. Я не желаю вступать с вами в спор, который может спровоцировать у вас какие то неприятные эмоции, я просто считаю уместным заметить вам, что подобные ситуации, подобно тем, что тут и там случаются с людьми в России, могут произойти с каждым и в любой момент… И мы всегда готовы дружить и приходить на помощь хорошим людям.
— Чип и Дейл спешат на помощь. Как же! Поверила я вам…
Кефиров поднялся из за стола, и отвесив короткий поклон, сказал,
— Я сейчас пожалуй поеду, но вы, Марина Викторовна подумайте над тем, что я вам сказал, и не торопитесь отвергать протянутую вам для пожатия руку.
Когда его «волга» отъехала, Марина вдруг разревелась.
Почему?
От страха и ненависти.
От страха за близких.
И от ненависти ко всему нечистому и гадкому.
9.
Но Кефиров никуда не пропал.
Кстати, если бы Маринке было с кем поделиться, она непременно сказала бы следующее, -
— Ты будешь очень смеяться, но его фамилия на самом деле Коровин. Я как чувствовала, есть же какая то сверхтонкая проводимость в эфире! Алеша Коровин. Имя, прям как в романе у Достоевского — специально припасено для положительного героя.
Но Маринке не с кем было делиться таким сокровенным. И она очень страдала от этого.
Кефиров-Коровин пригласил Марину повесткой.
— Дело о смерти вашего отца не закрыто. И более того, как вы знаете, оно осложнилось обнаружением в тайнике денег.
Кефиров-Коровин сидел в кабинете не один. Второй — был лет на десять моложе и значительно глупее Кефирова лицом.
— А вы ж мне говорили, что вы в отставке, — сказала Марина, кладя на стол повестку, вложенную в российский паспорт.
— Не в отставке, а в запасе, Марина Викторовна, но я же вам и не говорю, что я веду это дело. Дело ведет вот — товарищ Кулагин, — и Кефиров кивнул в сторону молодого.
Представленный таким образом кавалер, тут же поднялся и откланялся, оставив Кефирова с Мариной одних.
— Ну, о чем говорить будем? О том же, о дружбе? — опережая Кефирова спросила Марина.
— Вы молодец, умеете держать фасон, будто вас этому учили… И кабы я не знал вашей биографии, Марина Викторовна, я бы и подумал, что вы прошли где то курс спецподготовки…
— Жизнь, Алексей…э-э-э
— Михайлович
— Жизнь, Алексей Михайлович — это лучшая спецподготовка…
— Это вы верно заметили…
Кефиров встал, подошел к окну, закрытому жалюзи, и продолжил, стоя к своей собеседнице спиной.
— И более того, будь в моей компетенции кадровый вопрос, я бы стал непременно добиваться того, чтобы подобную подготовку вы бы прошли, — он сделал паузу, — …у нас.
— Новый виток вербовки?
— Не-е-ет! Что вы! Уверяю вас, нет! — Кефиров повернулся к ней лицом, — это такой витиеватый комплимент…
— А-а-а, ну спасибо, а то настолько, действительно, витиеватый, что я и не догадалась сразу.
Кефиров улыбнулся в первый за все время их знакомства раз. Но такой улыбочкой, когда только лишь губы раздвигаются, но глаза при этом лучатся холодом, Марину не проймешь! Особенно после двух лет школы английского политеса.
— Может к делу? — предложила она
— Да, вы правы, тем более что вы теперь занимаетесь не только делами мужниной торговой фирмы, но и готовитесь представлять здесь интересы европейских гуманитарных фондов. А как говорят У ВАС в Англии — тайм из мани.
Кефиров показным наметом демонстрировал свою осведомленность.
— Ну так чего кота за хвост тянуть? По делу отца вызвали?
— Да нет.
Кефиров уселся таки наконец в кресло вышедшего майора Кулагина и лицо его сразу приняло то дежурное выражение, которое, надо полагать, веками вырабатывалось у государевых служивых людей на работе в комнатах дознаний.
— Вы проходите свидетелем по делу известного вам Дмитрия Заманского.
— Свидетелем чего, интересно знать?
— Не хорохорьтесь, Марина Викторовна, обвинения Заманскому предъявляются очень тяжкие. Он подозревается в организации террористических актов, организации хищения оружия и взрывчатых веществ, в организации нападения на военную колонну федеральных сил, похищении людей и торговле заложниками… Достаточно?
Еще только получив повестку, Марина поняла, что провалив первую попытку завербовать ее, Кефиров не успокоился. У их ведомства на нее, безусловно огромные виды! И посоветовавшись с начальством, и получив надо думать, от этого начальства нагоняй, Кефиров подготовился ко второму акту более тщательно.
— Марина Викторовна, обстоятельства дела, раскрывшиеся во время следствия, позволяют предполагать, что вы были осведомлены о преступных намерениях Заманского, особенно что касается эпизода с организацией нападения на колонну федеральных сил.
У Марины дрожь прошла по позвоночнику, и ножки ее, попытайся бы она теперь встать — может и не понесли бы, а подкосились.
В самое яблочко попал Кефиров. Долго видать они обсуждали с начальством, с какого боку к ней подобраться.
— Это полная чушь! Вы полагаете, что Дима со мной советовался, как напасть на колонну Батова? Или вы полагаете, что он организовал нападение на больницу, где главврачом работала его мать Софья Давыдовна?
— Не ерничайте, гражданка Кравченко!
— Ах, вы так! — Марина теперь не стала скрывать своих чувств, — раз вы так, то я вам вот что скажу, я знала, что вы горазды на любые подлянки, и поэтому к сегодняшнему нашему разговору подготовилась. В Лондоне знают, что я вызвана к вам на допрос, знают и то, что вы неловко уже пытались меня вербовать. Я звонила Генри Сэмюэлю, а этого достаточно для того, чтобы придать в западной прессе некую новую пикантность вашему ведомству. И если вы вашими ловкими маневрами типа слона в посудной лавке — развалите сотрудничество Российской федерации с ОБСЕ, то с вас лично, гражданин подполковник, погоны даже если они и формально запасные — посрывают, как с отставной сидоровой козы барабанщика!
Марина раскраснелась, дыхание ее участилось, словно она пробежала две стометровки подряд.
Но и Кефиров был неспокоен.
— Будет вам, Марина Викторовна, я же предлагал вам дружить!
— Нет, не будет у нас с вами дружбы, и подписывайте давайте пропуск, если не хотите, чтоб по радио и по телевидению ТАМ персонально вас помянули, чтоб и вашему начальству на Лубянке за вас икнулось!
Кефиров совсем загрустил. Он тоже уже плохо скрывал своего разочарования.
— Пропуск я вам подпишу, но вы Марина Викторовна неверный тон взяли. Ведомство наше призвано вас защищать, а вы сестру свою защищать побежали к преступнику. А приди вы к нам тогда…
— И Юльку мою бы мне мертвой Султан отдал. Да?
— Не последний день живем, Марина Викторовна.
— Я эту вашу угрозу еще в прошлый раз почувствовала. Но я знаю как от вашего брата защищаться — только светом. Вы света боитесь, как черт ладана. С вами — только гласностью, а это я вам обеспечу! Паблисити вам будет по всем радиоголосам.
— Ладно, — Кефиров подчеркнуто спокойно, совершенно не дрогнувшей рукой, подписал ей пропуск, — ладно, вы возбуждены, поговорим, как-нибудь в другой раз.
— Не будет у нас с вами другого раза
— Как знать, Марина Викторовна, жизнь длинная, но только вы не делайте пока необдуманных движений, особенно с прессой.