Бригада Сопранзи еще не успела перестроиться. Кирасиры, рассыпавшись группами, забирали пленных и пытались увезти 4 захваченных ими орудия. Лейб-драгуны и лейб-уланы опрокинули их, причем унтер-офицер Лейб-гвардии Драгунского полка Иван Стадницкий отбил знамя Кременчугского пехотного полка, ранее взятое французами.
Б.Р. Хрещатицкий пишет, что русские драгуны бросились и на батарею, захваченную саксонцами, и заставили последних отступить{694}.
Командир дивизии Бордесуль послал бригадному генералу Бессьеру, чья 2-я бригада по-прежнему оставалась в резерве, приказание выслать против головных частей русской кавалерии один кирасирский полк, однако «неустрашимый Бессьер бросился на неприятеля со всей своей бригадой»{695}.
Русская гвардейская бригада прибыла под Госсу «после утомительного перехода», в бою с бригадой Сопранзи наверняка потеряла строй и сразу же потеряла свое командование — «по несчастной случайности, начальник дивизии генерал Шевич в первый же момент смертельно поражен; принявший от него команду Давыдов артиллерийским снарядом буквально разорван на куски; происходит замешательство»{696}. Поэтому кирасиры из бригады Бессьера опрокинули русскую гвардейскую бригаду. Лашук пишет, что это произошло после рубки, Хрещатицкий считает, что опрокинули «с налета».
«Описание сражения при Лейпциге», подготовленное в штабе русской армии в 1813 г., «подчищавшее» и объяснявшее «неудобные» моменты боя, дало такой вариант событий: «…Главные силы неприятельской кавалерии пронеслись мимо сражавшихся тут частей по направлению к долине, которая тянется от Госсы до Греберна. Здесь, не ожидая нападения, двигалась растянутыми линиями легкая гвардейская кавалерийская дивизия. Прежде чем она смогла построиться, неприятель стремительно напал на нее и смял»{697}.
Итак, русскую гвардейскую бригаду обратили в бегство и загнали на болотистый луг западнее Госсы. «Затем эскадроны Бессьера устремились к плотине между двух прудов, за которой, на холме Вахтберг, была заметна блестящая группа всадников — союзные монархи с их свитами. Хотя низина к западу от Госсы от дождей превратилась в вязкое, труднопроходимое болото, отдельные французские кирасиры все же стали перебираться через нее (их общее число, по-видимому, не превышало сотни, и, конечно, они не могли представлять серьезной угрозы для монархов России, Австрии и Пруссии). Но главные силы бригады Бессьера еще раньше свернули вправо — навстречу Орденскому и Малороссийскому кирасирским полкам генерал-майора графа Гудовича (2-й бригады 3-й кирасирской дивизии), спешившим к Вахтбергу из Ауэнхайма»{698}. Это, видимо, Орлов-Денисов подвел затребованную царем тяжелую кавалерию.
Б.Р. Хрещатицкий сам бой лейб-казачьего полка дал по воспоминаниям двух рядовых участников, младшего офицера Конькова и казака Першикова. Ситуация оставалась крайне напряженной. «У нас трепетали сердца, — рассказывает участник боя лейб-казак поручик Е.А. Коньков, — когда мы следили за этой бешеной атакою. Мы жалели своих солдат, а в особенности боялись за нашего обожаемого Императора, который стоял бледный, следя в подзорную трубку за боем»{699}.
Уже показались две конноартиллерийские роты, шедшие во главе резервов (это выполнил приказ царя Сухозанет), но французы были еще ближе. «Вдруг слышим крик, — рассказывает Першиков, — позвать полковника Ефремова к Государю»{700}.
Ефремов, за отсутствием командира, стоял перед полком. Он поскакал на холм и остановился перед Александром I. Император указал ему на французов. «Полковник Ефремов, — рассказывает Коньков, — перекрестился большим крестом и, обращаясь к казакам, крикнул: "Братцы, умремте, а дальше не допустим". "Полк, за мной!" И не ожидая, пока тронется полк, Ефремов поскакал к стороне неприятеля. В эти мгновения не более восьмидесяти шагов отделяют французов от Вахтберга»{701}.
По словам Конькова, и офицеры и вахмистры вооружились пиками, наиболее надежным оружием, и пустились за Ефремовым во всю конскую силу.
Передовые группы французских кирасир, тяжело скакавших уже к возвышенности, на лошадях, утомленных продолжительною скачкою по болотистому грунту, словно вихрем сдунуло. Казаки опрокинули их к пруду, затем в пруд и овладели узкою плотиною. «Дальше, — продолжает Першиков, — путь наш пересекал топкий, болотистый ручей, который обскакать было нельзя. Вот тут-то и пошла у нас суматоха. Плотина узкая — вдвоем проскакать нельзя, а по одному — когда перескачем? Эскадроны рассыпались по берегу, точно табун лошадей, пригнанный к водопою в наших задонских степях. Вдруг опять кто-то крикнул: "Что стали? пошел!" И казаки, кто где стоял, так и ринулись напрямки, перед собою: кто пробирается плотиною, кто плывет, где поглубже, а кто, забравшись в тину, барахтается в ней по самое брюхо лошади. Но вот лейб-эскадрон уже на том берегу; видим, идет общая свалка, наших гонят; какой-то кирасирский полк перерезал нам дорогу, впереди его генерал. Времени терять было нельзя. "Эскадрон!" — крикнул громовым голосом Ефремов. Мы все повернули головы. "Эскадрон", — повторил он, — "Благословляю!" Он высоко поднял свою обнаженную саблю и сделал ею в воздухе крестное знамение. Мы опустили на перевес свои длинные дротики, гикнули и ринулись на латников». «Неожиданным нашим появлением, — рассказывает Коньков, — на фланге неприятель настолько был озадачен, что как будто на минуту приостановился и заволновался, как вода в корыте. А мы с страшным, диким гиком уже неслись на него»{702}.