Отчего это г. Кулишу понятие о славе кажется нравственным, а понятие о добыче безнравственным? Разве потому, что громкое слово слава более пригодно для красноречия, чем слово добыча? Но как бы то ни было, нельзя ставить в вину казакам и признавать за ними как бы исключительно им одним принадлежащий порок — склонность к приобретению добычи: это свойство всех военных людей во все времена и во всех странах, начиная от полудиких шаек до армий цивилизованных народов. Разве в наше время на войнах не берут у неприятелей добычи, и разве не поставляют себе в особую доблесть отнятие добычи? Когда разгромят неприятельский лагерь или возьмут приступам крепость, разве не забирают себе все неприятельские боевые и съестные запасы? А когда окончательно побеждают враждебную державу, разве не налагают на побежденную контрибуции? Что это, в сущности, как не та же добыча, которая так не нравится г. Кулишу в руках казаков? Только в формах собрания и в способах разница, а суть все та же!
Г. Кулиш признает казаков элементом безусловно вредным для государства и вооружается против тех исторических писателей, которые признавали казаков вообще народом, в противоположность классам высшим, отрезавшимся от народа. Но где же правду спрятать, когда так было на самом деле? В южной Руси высшие классы ополячились и окатоличились, и отклонившись от русского народа, стали его притеснять. Народ, теряя терпение, восставал, и число казаков внезапно увеличивалось, потому что восставшие против панов назывались казаками: во всем южнорусском народе возникло стремление окозачиться, то есть сделаться свободным; свобода понималась не иначе, как в виде казачества. Название казак, по народному понятию, значило вольный человек. Несколько повторенных одно за другим народных восстаний были усмирены, но потом разразилась эпоха Хмельницкого, поднялся весь народ разом и обратился в казаков. Но когда восстание улеглось и водворяться стал общественный порядок, явилось стремление образовать из козакав особое, в известном смысле привилегированное сословие, а простонародье продолжало питать желание обратиться всем в козаки. Вот суть всей общественной истории Малороссии. Козаки в юридическом смысле означали сословие военное, владевшее землями, свободное от податей и повинностей, падавших на прочих — не козаков, а мужиков или посполитых; но в смысле народного воззрения слово козак значило свободного человека, каким хотелось быть всякому. Козаки, как сословие, было однако не малочисленным и всегда играло роль орудия, двигавшего механизмом политических интересов страны. Оттого Малороссия считалась и называлась козацкою землею, а ее народ — козацким народом. Поэтому нельзя обвинять тех, которые признавали козаков за народ в противоположность высшим классам, потерявшим и народность, и живую связь духовную с простонародною Массою.
Впрочем, П.А. Кулиш до того увлекается, что сам себе противоречит. То он изображает козаков врагами монархической власти — как и всякой власти вообще («Русск. Арх.», № 3-й, стр. 335-357), то сознается, что низшая среда козачества взирала на царя по-простонародному, как на олицетворение правды (стр. 357, ibid.). Но ведь низшая среда и составляла большинство, и оттого-то, что эта среда уважала царя, трудно было произвести возмущение, и попытки многих произвести отложение Малороссии от России оказывались решительно неудачными.
Касаясь восстаний козацких против ополяченных панов южной Руси, г. Кулиш берет панство и шляхетство под свою защиту и хочет уверить нас, что господство панов над украинским простонародьем было великое благодеяние для края в культурном отношении:
«Спокойно возвратил (Петр Великий) мономаховщину олатинеиным Руссам, которые со времен Тарновских и Ос-тророгов отдавали, подобно ему самому, лучшие силы свои на отбой азиатской дичи от Русской земли, и не ошибся в своем, не по нашему сделанном деле. Начались новые подвиги культуры с новою колонизацией края. Полудиких его охранителей (козаков) , не умевших даже пороховых рогов заменить лядунками, сменили теперь такие охранители, которые заботились не о своей добыче, а о том, чтобы плодоносная украинская почва, источник добычи благородной, не оставалась поражнею залежью. Спустя два-три десятка лет после Петра устроенные в этом крае имения стали приносить доходы, изумлявшие самих владельцев; совершиться это хозяйственное чудо могло только при отсутствии козаков, ради оправдания которых мы представляем польских панов или окатоличенных руссов землевладельцами-тира-нами. Это одна из наших литературных маний, внушенных дешевою гуманностью, без пособия всестороннего изучения предмета. На памяти живых еще в мое время людей, крестьянские повинности в западной Украине были так незначительны, что эти люди уверяли меня, будто панщины в Украине не было вовсе, и показания их совпадают с польскими известиями об украинском хозяйстве в эпоху Екатерины 11. Что говорит козак самовидец о положении крестьян перед хмельнищиною, то самое можно сказать о них в эпоху, предшествовавшую колиивщине: «во всем жили обфито, в збожах, бидлах, пасеках» (стр. 365, ibid.).