Кирилл Туровский
Каждый сам себе дурак
Не замышлял я ничего особо плохого, просто так вышло. И не хотел вовсе ничего плохого никому делать, они сами во всем виноваты. Им всегда нужно куда-то ехать, куда-то стремиться, куда-то копошиться. Попробуйте с ними заговорить, и сразу получите сами знаете что по всей роже. Ведь каждый из них только и думает о том, как сделать вам гадость. Утро-день-вечер-ночь. Утро-день-вечер-ночь. Это приключение, из которого живыми никогда не выходят. Женщины визжат, мужчины кряхтят, все вместе стонут. Не люблю я общественный транспорт, вот и все.
1
Сначала я жил в Самом Западном Городе. А Город этот был на Море. Никчемный Город, большой достаточно и тяжелый. Именно тяжелый. Кроме театра и Могилы Канта неподалеку от дома, на которую я частенько таскался, и не помню ничего там. Нелепая и мрачная Могила у этого Канта, скажу я вам. Видимо, там, блин, и подцепил я какую-то непонятную инфекцию развивающуюся. Наверняка там подцепил.
Люди, конечно, в Западном Городе тоже были тяжелые и тупые. Это территория такая, окруженная прибалтийскими врагами. Вот они и кончаются там до сих пор, наверное.
Говорить об этом много вряд ли стоит, но еще там я догнал, что куда ни плюнь, везде либо сволочень, либо нечто подобное. Именно так. А потом распошло-распоехало под откос… Сразу надо было свинчиваться, это уж точно. И сразу не в другой Город, другую страну, другой континент, а намного дальше. Но свинтить так под силу не каждому. А жаль.
Словом, ладно.
Звонит мне Латин, взволнованный такой, и говорит:
— Северин, привет. Встретиться надо прямо сейчас.
А через час?
Через час поздно будет, — вот так, значит, и сказал.
— Ну, давай, — говорю. — Подъезжай.
А я сидел, о Шопенгауэре думал и всякой прочей философии. Я ж, говорю, невольно по ней тогда зарубаться стал по дурке из-за этой гребаной Могилы неподалеку от дома, а Латин отвлек меня так некстати. Закрыл я зелененький томик Ясперса, закурил, подумал обо всем вечном и грустном. Глядь в окно на улицу, а людей там видимо-невидимо, подивился людям, а тачка, латиновская «тойота селика» черно-синяя, все не едет и не едет. «Прямо сейчас, прямо сейчас» — типа гнал.
Но все равно. Залетает Латин, радостный, возбужденный, сбросил мои вещички со стула и хвалится:
— Крупнейшие неприятности, и срочняк нужны деньги! Немедленно сваливаю! Уезжаю я и переживаю очень.
И сидит такой счастливый-сияющий. А я ему сразу зазавидовал: тоже все время смыться хотел хоть в Сомали, а ему раз и на тебе — такая удача некислая. Теперь по-любариусу увидит Латин другие красивые страны, города сказочно-небывалые.
— Ну, ты молодец! — говорю ему и смотрю восторженно на этого ловкого парня. — Ну и куда ты поедешь? В Уральский или в Северный Город, как раскатывал? Куда ж тебя понесет-то дальше?
А он не отвечает и все. Лапки за монетами тянет.
Но, с другой стороны, конечно, какого хрена именно меня беспокоить? Вечно каждый норовит своими проблемами мозги подзалечить. Мне-то на хрена, блин, его геморрои…
— Ну че, дашь мне монет, а? — заискивающе спрашивает Латин, а сам стеклянными глазами тупо смотрит на шмотки разные в комнате.
Как будто у меня есть варианты. Может, монеты и не нужны ему так срочно. Может, проигрался просто в казино «Ванда» или вовсе слямзил какую-нибудь тинушечку польскую и едет с ней на побережье зашториваться. Но он же мне типа друг — хочешь не хочешь, а отдашь.
— Ну держи, — отдал ему мои бедные денежки, 300 евриков и еще по децелкам. Ну это действительно почти все, что у меня было, тут я честный.
А Латин, как монеты заполучил, тут же обнаглел типа и сразу хамить, конечно:
— Дурак ты, Северин. Живешь в корне неправильно. Это тебя и сгубит. И не только ты, как, наверное, догадываешься. А вообще всем нам нечего делать здесь. Полнейший гриндец. И тебе рекомендую скабливаться.
Произнес слишком много для себя фраз и стоит умиленный собой, а сам зыркает, что бы еще выпросить. Знает ведь, что не могу отказать, гад.
Понимаешь, — говорю. — Есть вещи настоящие и ненастоящие, есть двери открытые и закрытые, а посреди этих дверей мы — те, кто уже очень давно ничего не понимает по-реальному.
Ага, говорит, а я ему катись, тебе же чем быстрее, тем лучше.
Ладно, ушел.
Сел я за стол к томику Ясперса. Вот ведь, думаю, как в природе все ловко устроено. Нет ведь худа без добра. Неприятности-то, черт с ними, с неприятностями этими. В конце концов вся жизнь — это одна сплошная неприятность. Глобальная. Подумаешь, одной больше неприятностью, одной меньше. Так ведь благодаря неприятностям крылышки Латин свои расправит, раскроет их мигом, да и отправится путешествовать. Увидит города разные, страны диковинные, может быть, даже в Южную Америку попадет. Будет сидеть Латин в Буэнос-Айресе, текилку глотать будет, вспоминать меня да глумиться, посмеиваться.