Лампочка на площадке опять перегорела. Привалившись плечом к стене возле дверного косяка, стоял маленький, тонкий парнишка – в темноте белели кроссовки и кепка. Фигурка отделилась от стены и ступила на порог, ворча:
– Ну и подъезд! Какой?то свинюшник. Натуральные питекантропы…
Марина скинула мне на руки бесформенную куртку, не глядя, швырнула кепку – та упала точно на рожок вешалки, покачалась, как мяч в волейбольной корзине, и повисла.
– Скажи, друг мой! – начал я с места в карьер, – ты бы не могла выйти за меня замуж?
– Зачем это, друг мой? – Она рассеянно прошлась вдоль книжных полок взад?вперед, провела пальцем по корешкам, обнаружила пыль и скорчила досадливую гримаску.
– Я одинокий, как… как больной волк. Случись что – меня даже похоронить некому.
– Больной волк звучит уже лучше, чем загнанная лошадь, – заметила она. – И значительно ближе к истине. Иван, ведь если твое тело умрет – ты будешь далеко отсюда, во всяком случае, так Лешка утверждает. Какая тебе разница, похоронят ли тебя в здешней реальности или нет?
– Ну, как?то приличнее… – вздохнул я. – Так ты не согласна?
– Я подумаю…
Она встала на цыпочки, пытаясь достать что?то с верхней полки, короткий свитер задрался, открывая спину с глубочайшей ложбинкой. Какая хрупкая! Косточки бедер спереди выдаются, даже когда она стоит. Трогательные косточки. Моя Кармен! Не нравится мне этот генерал. Я как собака на сене… Навязчивые образы собак и генералов преследуют меня, о чем бы я ни думал. Не свидетельствует ли это о легком психическом расстройстве?
– Послушай, Мусенька, – сказал я, – вот если бы ты все?таки стала играть в эту игру… и надо было бы соперников по одному ликвидировать – в каком порядке бы ты от нас избавлялась?
– Иван, я не хочу это даже гипотетически обсуждать.
– Маринка, прошу тебя, скажи.
– Зануда чертов! Ну, хорошо. Учти, я говорю с точки зрения симпатий?антипатий, а не тактики?стратегии или справедливости?несправедливости. Первым я бы убрала Геныча.
– За что? – сердце мое тяжело екнуло.
– Да ни за что, – покусав губы, сказала Марина. – Просто других жальче. Потом Олега – меня бесит, как он с Татьяной поступает. Потом саму Таньку, уж больно от нее много бесполезных эмоций. Потом Лизу.
– Почему Лизу? – спросил я.
– Потому что дальше мне трудно выбрать… Тебя грохнуть или Лешку? Не знаю. С тобой мы ближе, откровеннее, будто с детства знакомы; с тобой мы похожи, оба изломанные и с тараканами в голове. Он мне за другое нравится, он относительно правильный, хоть и не без заморочек, относительно невинный, с ним я про многие вещи никогда не стану говорить, как с тобой. Он классный. Только не бойся, не собираюсь тебе дорожку переходить…
– Муся, послушай… Когда мы с тобой только познакомились и рассказывали друг другу о своем темном прошлом, ты в два счета разоблачила мое вранье. Но сама ведь тоже лгала? Только я не такой умный, не могу определить, что именно не так было в твоей истории.
Марина потянулась и закусила нижнюю губу. На лице ее не было неудовольствия.
– Как и ты, всех персонажей ролями поменяла! Я говорила про интеллигентного сутенера, так вот: на самом деле я была не «работницей» его, а женой. А рэкетир Серега – моим любовником. Он мужа моего убил.
– Ты заказала?
– Да. И было это не в Москве, а раньше, на малой родине. Потом я не захотела там оставаться и уехала… Покинул он свое селенье, где окровавленная тень…
– А психоаналитик тогда кто?
– Один из моих нынешних приятелей. Умный дядя. Он говорит, когда у человека в прошлом имеется неприятная, темная история, которую не хочется вспоминать даже наедине с собой, человек этот постоянно придумывает взамен нее другие бредни. Таким образом происходит замещение, вытеснение или что?то в этом роде.
– Постой, Маринка! – вспомнил я. – А как же… если муж твой умер – где же ваши дети?!
– Дети? – переспросила она с удивленным выражением. – Какие дети?
Я понял, что дальнейшие расспросы ни к чему ни приведут. Наверняка сейчас мне скормили очередную душещипательную сказку, а правды о жизни своего друга я не узнаю никогда. Да и хочу ли я ее знать, на кой она мне, правда?то?
– А ты почему не хочешь сыграть в нашу телеигру? – спросила она. – Ведь деньги!
– Не люблю, когда в мою жизнь влазят, – ответил я.
– А в принципе как ты относишься к подобным играм?
– Никак не отношусь. Изредка смотрел. Скучно. Я вообще не люблю телевизор.
– А я их ненавижу…
– Почему ненавидишь? – спросил я с недоумением. – Что тебе до них? Одно дело – наш случай: насильно включили в какие?то списки, этого твоя свободолюбивая душа не может вынести. А когда люди сами приходят играть, по своей воле? Ведь «мочить» – это просто выражение, не корову же проигрывают! Если человек захотел участвовать – он знал, на что идет.
– Просто выражение, да? Хоть ты не любишь телевизор, но наверняка слыхал, как летом в «Большой погоне» парень пристрелил в финале соперника?