— Ну и зануда ты, Сусанин, — сказал Семенов. — Я не возьму тебя в лес, ты очень много говоришь. Вот ван дер Югина возьму, он — тихий террорист.
И довольно подхмыкнул комплименту с полки.
— Возьми меня, пожалуйста, — попросил Сусанин. — Я тут погибну.
— Возьми его, — попросил слесарь.
— Бутылки, ты умрешь сегодня ночью, — предрек Семенов. — Скажи нам что-нибудь на прощанье.
— Самая большая загадка для меня — это смерть, — сказал слесарь. — Я не представляю, как я умру.
— Зачем я полез учить людей, если собственную жену не смог перевоспитать?! — опомнился Сусанин.
— Тебе плосто не повезло, — сказал ван дер Югин. — Надо было зениться на Малине или Кавельке: из них мозно делать все, сто ни заблаголассудится.
— Ты любишь Фрикаделину, как психиатр своего подопечного, — сказал оракул.
— Из меня тоже можно делать все, что ни заблагорассудится, — сказала Любка. — Адам, давай разведемся и поженимся, раз у тебя жена ненормальная, а мой муж — дурак. Будешь сыт, обут, одет…
— Нет, Любка, я не женюсь на тебе ни под каким соусом. Я не делаю одну и ту же глупость дважды.
— Тогда давай выпьем спирта на брудершафт, — предложила Любка.
— С Бутылки выпей: он что-то совсем пригорюнился.
— Плохо мне, — пожаловался слесарь, — я заболел.
Оказалось, он выпил весь спирт. Поэтому никто не удивился его внезапной болезни.
— Тогда давай станцуем, — предложила Чертоватая, — реставратор споет нам песню.
— Я не знаю слов ни одной песни, — сказал реставратор.
— Даже «Взвейтесь кострами…»?
— Какие к черту танцы! — возмутился Сусанин. — Я сижу и страдаю, что жизнь прошла впустую, а ты — танцы!
— Мне плохо, — напомнил Бутылки. — Не кричи.
— Еще бы! — сказал реставратор. — Вылакал ведро отравы и хочет, чтобы ему было хорошо.
— И мне плохо, не пойму отчего, — пожаловался Сусанин.
— Тебе жалко старую притершуюся жизнь, — объяснил Семенов.
— Правильно! — сказал Сусанин. — Вроде, не рвался я к директорской должности — она мне случайно досталась, — а все равно жалко. Привык я, привык и — сломался. Что ж поделать! Видно, планида моя такая. А с ней не поспоришь, и если вышло так, что все, кто пытается повернуть мир с проторенного пути, должны погибнуть, значит, и я обречен.
— Тоже мне, Данко! — сказал оракул.
— Тогда я домой пойду, — сказала Любка.
— Иди, — сказал Сусанин.
— А ты? — спросила Любка.
— Я тоже пойду, — сказал Адам, — только на месте, — он обнял Бутылки и заснул с ним на книгах…
Но проснулся Сусанин один и не сразу понял: вечер на дворе или утро. Оказалось, глубокая ночь, а на месте слесаря оказалась вобла.
— Где Бутылки? — спросил Адам.
— Усох вместе с одеждой, — сказал Семенов.
— Вдруг полился с него пот в три ручья, — сказал реставратор.
— На полу соблалась селая луза, — сказал ван дер Югин.
— Крысы пили из нее, — сказал Семенов.
— А Бутылки уменьшался на глазах, дубел и покрывался соленой коркой, как саваном, — сказал реставратор.
— Он молсился и усыхал, — сказал ван дер Югин.
— Пока не превратился в маленькую сушеную рыбку, — досказал Семенов.
Сусанин взял воблу в руки, рассмотрел со всех сторон и спросил ван дер Югина, разучившегося врать:
— Неужели это Бутылки?
— Слесаль-сантехник, — подтвердил И.
— Как же его угораздило? — спросил Сусанин.
— Мы тут думали, пока вы спали, почему он усох в воблу, а не в пустую бутылку, и решили, что он тайно исповедовал восточную религию, обожествляющую пиво как влагу, — сказал реставратор. — Мы видели на его усыхающем теле непонятные магические знаки.
— Нет-нет, — сказал ван дер Югин, словно возрождая спор, который проспал Сусанин, — это все от алкоголисма.
— Я ведь любил слесаря как родную дочь, — сказал Адам.
— Он звал тебя перед смертью в бреду, — сказал оракул.
— Бутылки, ты меня слышишь? — спросил Сусанин воблу.
— Он умел, — сказал ван дер Югин, — он не слысит.
— Ужасная смерть, — сказал Сусанин. — И жизнь его была сплошным кошмаром. Когда-то он имел светлую цель, но был остановлен на полпути безжалостной директивой и свернул в беспробудное пьянство.
— Какую цель? — спросил реставратор.