берутся? — и вот уже оба в воде. Алеша отлично плавает, но ни движение, ни
холод не уменьшают его желания, он подплывает к Шурочке, которая стоит
на отмели, прижимается к ней, и Шурочка подчиняется: сначала от удивления
перед его активностью, вообще — перед внезапно открывшимися возможно-‐
стями, а потом — он ей тоже мил. Америка чопорная страна, но мальчик с де-‐
вочкой в обнимку невдалеке от берега вполне укладываются в рамки приня-‐
того, да и вода не настолько прозрачна, чтоб уследить, что делается под ней.
Потом они доплывают до берега. Начинает темнеть, но Шурочка замечает,
какой у Алеши довольный вид. Сама она несколько удивлена случившимся.
Освобождения нравов у них на родине еще не произошло, во всяком случае в
их среде. Но они не на родине. Переодеться, забрать Максима Максимыча и
прочих деятелей — и назад, в Бруклайн. Пока дошли до машины, небо стало
темное, низкое.
Она у тети живет, он — у приятеля, Лаврика, по московским меркам неда-‐
леко. Бруклайн — пригород Бостона, фактически его часть. Алеша рассказы-‐
вает, как он летел в Нью-‐Йорк. Самолет был пустой — никто билетов не смог
достать, идиотская ситуация, идиотское у них с Шурочкой государство. Вот,
угораздило. В Нью-‐Йорке от сорок какой-‐то улицы до автобусной станции —
несколько жутких кварталов: проститутки, наркотики, порнография, виде-‐
ла? — Нет, за ней тетя приехала в аэропорт. — А он повидал кое-‐что. Даже по-‐
Максим Осипов. КЕЙП-‐КОД
2
думал: как фамилия мордастого дядьки такого, из телевизора? — может, он
был не особенно и неправ, когда расписывал здешние ужасы? — Она не смот-‐
рит политику. Зато у нее здоровенный негр на улице попросил мороженое
лизнуть, когда она сказала, что денег нет. — А у него, у Алеши, и телевизора
не было, пока мама была жива.
Разговор меняет свое направление: мамы нет, грусть. — Да, единственный
живой его родственник — это отец, но тому уже скоро семьдесят. А дед его —
представляешь? — родился в последние годы царствования Николая Первого.
У них в семье принято поздно рожать детей, пропускать одно поколение. Но
никто, конечно, не обижается: могли и совсем не родить. Пусть лучше Шуроч-‐
ка скажет: хочется ей перебраться сюда? Ему хочется. — Ей тоже, как всякому
нормальному человеку, естественно.
Они сидят в машине перед тетиным домом. У него от разницы часовых поя-‐
сов начинают слипаться глаза. — Здесь так хорошо… — Да, очень, и неза-‐
чем — как это? — рефлектировать, рефлексировать.
«Ребята, в каком вы живете дерьме!» — скажет Лаврик в первый их общий с
Алешей американский день, когда выслушает его новости.
Было их трое друзей: Алеша, Лаврик и Родион. Лаврик уехал, вырвался, сра-‐
зу, как стало можно, и уже в состоянии в гости позвать, и зовет — обоих
оставшихся, но Родион ехать не захотел. Неуютно Алеше у Лаврика: тот его
наставляет по мелким поводам, счеты сводит, московские, школьные. А у
Алеши с собой — шестьсот с чем-‐то долларов, на которые надо, как говорится,
поездку еще оправдать. И недавно умерла мать. Не так уж недавно — год, но
это когда не твоя мать, то кажется, что давно. При всем том приходится быть
благодарным: за еду, за жилье, за то, что машину дал покатать девушку. Про-‐
тивное ощущение, будто ты своим другом пользуешься. А поездку он оправ-‐
дал: с отцом, а потом и с Шурочкой они несколько месяцев жили на то, что
Алеша привез. Очень, надо сказать, тогда не хватало денег всем участникам
этой истории. Кроме, вероятно, Алешиного отца.
Вот Лаврик: перебивается какими-‐то курсами программирования, а живет в