Аисты стояли на одном месте. Мишка как бы ненароком постепенно стал приближаться к ним. При этом он старался отвернуться в сторону, делал вид, будто не замечает аистов, а под конец, очутившись рядом с ними, он удивленно вскинул голову:
— Вот как, оказывается, вы тоже тут!
Молодые аисты настороженно выпрямились.
— Не с вами разговаривают, — тряхнул ушами Мишка. — Я обращаюсь к Келе, мы с ним — старые знакомые. Келе, бывало, частенько выпрашивал у нас поесть то того, то другого…
Келе не шелохнулся. Затем он подал знак двум другим аистам, и они медленно двинулись к берегу ручья. Мишка брел за ними, не отставая.
— Не верите? Все так и было, как я говорю. Бедняжка Келе, когда выпал белый покров, ему пришлось с голоду ковыряться в навозе… Конечно, я — враг пересудов, поэтому прошу вас, вы уж не рассказывайте об этом своим сородичам…
Аисты перемахнули через ручей и опустились на противоположном берегу. Они держались строго, отчужденно, к тому же теперь их отделял от Мишки ручей, через который ослику было не перебраться.
— Я понимаю, сейчас, конечно, Келе стыдно за прошлое, но что поделаешь — правда есть правда…
Аисты рассеянно посмотрели на небо, затем принялись чистить перья. Они были тут, рядом, в нескольких шагах и все же совершенно недосягаемы, словно находились где-то неизмеримо далеко или словно их и вовсе тут не было.
— А когда Курри повадился каждый день бить Келе, — не унимался Мишка, — мы иногда вступались за него… Да, Курри обращался с ним жестоко, он бил его ногами…
Келе почесал клюв и зевнул, всем своим видом показывая: вокруг него — луг, позади ручей, рядом с ним собратья-аисты, а больше никого, ни одной живой души.
Мишка от злости притопнул копытцем.
— Тогда, конечно, все мы для него были хороши: и я, и Вахур, и даже человек… Келе говорил нам, что ему противно находиться со своими собратьями: и вонючие-то вы, и кровожадные, с голоду способны пожирать даже собственных птенцов…
— Что это? — один из аистов вопросительно взглянул на Келе.
— В нашем языке нет такого слова, — Келе переступил с ноги на ногу, — но человек и его слуги в таких случаях говорят, что это ложь. Не слушайте его. И забудьте, что он тут наболтал!
Молодые аисты испуганно взмыли в воздух и, кружа, стали набирать высоту.
— Мне жаль тебя, Мишка, — Келе посмотрел в глаза ослику. — Когда я увижу полосатых лошадок в широкой травянистой степи, я, пожалуй, вспомню тебя и Копытка. Не знаю, что ты хотел сейчас сказать, и чувствовал ли ты на самом деле то, что говорил. Да я и знать не хочу. Может, я когда-нибудь вспомню Берти и всех остальных, а может, и нет… Таш и Гага, наверное, хотели бы передать что-нибудь своим вольным сородичам, но теперь им это не удастся. Я собирался было на прощание еще раз поговорить с ними, но теперь ты напугал меня, и я больше никогда не спущусь к вам. Ты болен, Мишка: у тебя одно на уме, а другое на языке. Я боюсь вас и улетаю навсегда…
— Келе, — растроганно кивнул ослик, — не принимай мои слова близко к сердцу… ведь мы же были друзьями!
— Что было, то прошло. В чем больше нет нужды, того и удерживать не стоит. Прощай, Мишка!
— Погоди, Келе!..
— Я сказал: прощай! — аист двинулся прочь. — Сейчас я закрою глаза, а как открою опять, то больше не увижу тебя, даже если ты будешь передо мною.
— Ты еще тут, Мишка? — Келе обернулся к ослику.
— Конечно, тут, куда ж мне деться!
— А я тебя не вижу. И больше не увижу никогда.
Аист резко взмыл в воздух. Какое-то время слышался только шелест крыльев; по мере того как аист набирал высоту, шелест становился все тише, пока не смолк совсем. Над лугом нависла глухая тишина. Мишка не отрываясь смотрел вверх, в необъятную, головокружительную, свободную высь. У ослика затекла шея, непривычно затуманились глаза, стали подкашиваться ноги. Умная голова его почему-то поникла.
Келе больше не спускался во двор. Уже на рассвете аисты вылетали на луг — охотиться, отдыхать. С девственной высоты облаков им было видно, как в дальней дали над чужими селами тоже мелькают аистиные крылья.