Сотрясаясь в безмолвном вопле, он ощутил, как чья-то влажная рука — да-да, не лапа, а именно рука, человеческая рука локтем сдавливает ему горло. Он невольно прогнулся назад. Ростом выше среднего, молодой, тренированный — отличный наездник и фехтовальщик, — Арсений отчаянно боролся за жизнь. Он схватил эту облипшую болотной тиной руку, сжимающую его горло и всеми силами старался ослабить захват.
Приоткрыв глаза он видел, как что-то острое, то ли лезвие, то ли звериный зуб сверкает совсем близко и рассекает воздух по короткой нисходящей дуге. Оно вонзается прямо в сердце Арсения. По телу молодого человека пробегает дрожь и наступает агония. Арсений чувствует во рту вкус собственной крови и умирает, успев встретить затухающим взором холодную улыбку черной Луны над собой.
— Ох, Арсений, ох, шаркун паркетный, — сокрушался князь Федор Иванович, отхлебывая охотничьей настоечки из серебряной чаши, — я ж на него положился. А он, гляди, как струхнул, сам сбежал, собак распустил. Домой к матери, под юбку поскакал, прятаться. Вот стыд, вот стыд! — продолжал он, — чего скажешь — то, Ермило? Перехвалили мы с тобой молодого барина. Испортился вовсе он в Петербурге, всю охотничью прыть потерял. Ну-ка, Митька, налей еще, — наклонившись с коня, князь подставил стремянному чашу, — хороша настоечка-то, чмокнул губами, — а все отчего, Ермило, — продолжал рассказывать доезжачему, — а из-за нее, из — за девицы этой Уваровой, о которой мне давеча княгинюшка моя шепотком рассказывала. Влюбился, скажи! Стишки пописывает тайком. Так какие ему нынче волки-то. Одна поэзия в голове. А, Ермило?
Бывалый кобель Бостон с мотавшимися на ляжках клоками дочесал брюхо и встал, насторожив уши. Потом слегка мотнул хвостом. Все охотники, прервав разговоры, устремили взгляды за кобелем. Старый волк, с седой спиной, с наеденным красноватым брюхом бежал по опушке неторопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Вдруг остановился — вся волчья морда его напряглась. Заметив людей, он как бы размышлял: куда, вперед или назад. Да видно, уверенный в себе, пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
— Улюлю! — прогремел своим звучным голосом Ермило и спустил за волком собак. Охотники поскакали следом.
— Улюлю, Бостон! — кричал своему любимцу доезжачий. Перерезывая волку дорогу, Бостон бесстрашно бросился вперед. Почувствовав опасность, волк запрятал хвост между ног и побежал быстрее. Бостон же, изготовившись к прыжку, взлетел с лаем и в мгновении ока очутился на волке — с ним и повалился кубарем в водомоину, которая оказалась перед ним.
Подскакав ближе князь Федор Иванович увидел вертящихся с волком в яме собак, из-под которых проглядывала серая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога и с прижатыми ушами испуганная, задыхающаяся голова — Бостон цепко держал зверя за горло. Довольный, князь Прозоровский уже потирал ладони, готовясь от удачи еще глотнуть ядреной настоечки, но вдруг вода в промоине замутилась до черноты, морды собак и волка исчезли, как будто их и не было вовсе — словно в черном зеркале увидел перед собой Федор Иванович залитое кровью человеческое лицо, вытаращенные мертвые глаза и обнаженные как у черепа челюсти. Вскрикнув, князь пошатнулся и закрыл рукой лицо. Митька тут же поддержал его и помог сойти с коня.
В это время голова волка высунулась из тел собак, наседавших на него, передние ноги стали на край водомоины. Зверь щелкнул зубами, Бостон свалился с его горла, и выпрыгнув задними ногами из ямы и поджав хвост, волк отделился от собак и потрусил вперед.
Данилка, несмотря на усталость, кинулся за зверем в погоню. Он и его помощники вертелись над зверем, крича и каждое мгновение намереваясь слезть, когда волк садился на зад. Потом же снова кидались вперед, когда волк встряхивался и удирал к лесу.
Однако, князь Федор Иванович уже не следил за ними. Видение, явившееся ему, не на шутку встревожило его отцовское сердце.
Прежде уверенный, что Арсений просто-напросто устав ждать гона или потеряв интерес к охоте, направился в усадьбу, он теперь забеспокоился и желал поскорее самолично увидеться с сыном, чтобы убедиться, что с тем все в порядке. Потому потирая под сердцем, князь нетерпеливо поглядывал на Ермило, прикрикивая ему, чтобы тот поскорее справлялся с волком.
Снова послав вперед Бостона и других собак, главный доезжачий князя дождался, пока они атаковали самца и нагнав, соскочил с седла. Бросившись в самую гущу борьбы, он голыми руками норовил поймать голову волка. Понимая, что конец его близок, зверь все еще пытался подняться, но собаки облепили его со всех сторон. Привстав, всей тяжестью тела своего Ермило навалился на волка и схватил его за уши. Подоспевший Данилка хотел колоть охотничьим ножом.
Но Ермило остановил его: «Не торопись, соструним» — проговорил, громко дыша. После переменив положение, наступил ногою на шею зверю. В пасть волку заложили палку, завязали ноги и оглядывая, Ермило два раза перевалил его с одного бока на другой.
Со счастливыми, измученными лицами охотники взвалили живого матерого волка на шарахающуюся и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжащими собаками, подвезли к князю Федору Ивановичу. Еще двух молодых волков взяли гончие, а трех — борзые.
Охотники съезжались к месту сбора со своими добычами и рассказами и все подходили смотреть на матерого волка, захваченного Ермилой. Свесив широколобую голову с закушенной палкой в пасти, зверь большими стеклянными глазами смотрел на всю толпу людей и собак, окруживших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико выгибался и пытался зарычать.
Подойдя ближе, князь Федор Иванович рассмотрел волка внимательно.
— Матерый, — подтвердил он удовлетворенно, — что ж все говорили волчица, волчица на болоте с выводком. А этот — то откуда взялся? Или одиночка какой, случайно забрел? Чудно как-то все, — князь пожал плечами, снова вспоминая видением свое в промоине: — Что же волчицу-то так и не видел никто? — спросил у охотников, оглядывая их.
— Никто не видел, не было волчицы, — послышались голоса.
— Батюшка! Батюшка! — прервал всех полный слез возглас княжны Елизаветы Федоровны. Ее оставили в безопасном месте перед самым началом охоты — издалека смотреть, — а потом и вовсе позабыли о ее присутствии. Теперь же Лизонька гнала свою лошадку к собранию. Лицо княжны выглядело белее брюссельских кружев на ее светло-бежевой, бархатной амазонке.
Подскакав, княжна упала на руки стремянному отцовскому Митьке, который с осторожностью поставил ее на землю перед папенькой. Сразу все заметили, что Лиза очень взволнованна, даже испугана и едва держится на ногах.
— Беда, папенька, — прошептала она, — как я и чувствовала, беда… — проговорила княжна тонким, срывающимся голосом.
— Да что ты, милая моя? Какая беда? О чем ты? — спрашивал ее князь Федор Иванович с мягкостью и желая успокоить, даже гладил по плечу, но сам чувствовал, как холодеет у него сердце.
— Там в овраге, я сама видела, — продолжала Лиза, запинаясь, — лежит муругий кобель из Арсеньевой своры. Его на куски разодрали, я только поглядела, так чуть чувств не лишилась сразу. А… А Арсений-то где сам? — спросила без всякой надежды, оглядываясь вокруг себя: — он к Вам подъезжал папенька? Куда он подевался?
— Он, Лизонька, домой поехал, — ответил князь Федор Иванович, но сам уж не верил в то, что говорил: — устал после долгой дороги из столицы, занемоглось ему…
— Он сам сказал так? — голос княжны прозвенел как натянутая струна. Она всхлипнула, всплеснула руками. Еще раз словно обняла взглядом всех стоящих вокруг, ища поддержку своей надежде. Ей никто не ответил. Князь Федор Иванович перевел взор на Ермилу, тот же неловко переминался с ноги на ногу, потупившись и не смел поднять глаз. Ощущение праздника быстро прошло, уступив место тревоге. Каждый осознавал про себя, что княжна права — случилась беда. Арсений все-таки встретился с волками, и все обстояло вовсе не так, как они до сих пор себе представляли.