Как зашёл разговор о сёстрах, те похвастались. Мол, не у одной тебя теперь рабыня есть. У нас тоже.
- Это кто? - Клирик испугался. Он понимал, что в нынешнем Уэльсе нет крепостных да холопов не из высокоморальных соображений. Но искренне надеялся, что не послужит причиной возрождения позорного и вредного института рабства, - И Нарин не рабыня, а кормилица. Моего сына рабыня кормить не может.
Пусть хоть мода будет на свободных слуг. Статус. Мол, у тебя рабы - ты не крут. Задумались.
- В общем, на нас теперь речка Туи работает! Муку мелет, тесто месит. Даже стирает. Правда, плохо...
- Кузнец сказал, с мехами и лошади управляются, а стоит конный привод дешевле, так и пустил четырёх по кругу вместо двух, - объяснил Дэффид, - и с углём у него всё получилось... Но это сам пусть тебе рассказывает. А мне вот захотелось работника, которого кормить не нужно. Так что водяное колесо поставил я. А ты заработала подзатыльник. Почему не показала эту штуку мне, а понесла чужому человеку? Хорошему. Нужному. Но не нашего клана! Иди сюда, подставь головку...
Похоже, на радостях выпил пива лишку. Забыл об уговоре. Поссориться или поиграть? Думать сил уж нет, а надо. Другой родни в этом мире нет.
- Не надо мне подзатыльник. Я умной не вырасту...
- А ты ещё не выросла? Вон, дитём обзавелась.
- Ну раз я младше Сиан - не выросла. А с дитём - разное бывает.
Глэдис торопливо пошептала мужу на ухо. Напомнила - если Немайн не маленькая, тогда - великая. И не её мужу богине подзатыльники давать. А ещё вежливая. И держащаяся избранного места...
Тогда Дэффид принялся бурно хвалить зятя. Кейр действительно здорово отличился - изобрёл первую стиральную машину. Ради жены. Потому как над жерновами да тестом - самый тяжёлый труд - хозяйка с дочерьми сами не гнулись. На то работницы имелись. А вот обстирывать своих мужчин считали семейным долгом. После речки приходилось ещё много полоскать - но работа стала полегче. А когда в ту же стиральную бочку вместо золы или щелока песочку забросили, да ржавую кольчугу чуть не римских времён заложили - вышла сверкающая, как ни один оруженосец не надраит. Получилась услуга - чистка доспехов.
Семейка явно собиралась засидеться допоздна, обсуждая политику да женихов. Эйлет вон на посла, графа Роксетерского глаз положила. Однако Немайн объявила, что маленькому пора спать. А она не может пока отдельно. Ушла в свою комнату. Почти не поменявшуюся. Только вот колыбелька прибавилась. Уложила маленького. Проверила засов. Хитро посмотрела на сына.
- Ты хоть и Вовка, но камбриец, - объявила, - Одна беда - валлийских колыбельных я не знаю. Зато знаю одну шотландскую. Скрипки с оркестром у меня не найдётся, извини. А вот волынщика научу, дай срок, и будет он тебе играть... А пока слушай так...
Утро - а ночью было пять или шесть детских тревог - Клирик начал, тоскливо следя, как Немайн целует спящего младенчика. Очень хотелось отвернуться от телячьих нежностей или зажмуриться. Увы. Со стороны-то наверняка смотрелось мило и трогательно. В том числе и ручонки, тянущиеся к ушам...
- Хороши нашёл игрушки - мамины ушки, - приторно пищала сидха, - ох ты и сорванец, не соскучусь я с тобой. Ну, пошли кушать. Сегодня тебе без меня, а мне без тебя прожить как-то надо полдня. Справимся? А справимся! Ты же вон какой нахал-уходранец, так и я не хуже...
Потом - в церковь. По дороге - косой дождь в морду, волосы хоть выжимай, на лице глухая тоска по дитятку мешается с радостью побыть хоть немного полностью собой. Знакомая форма тренажёра. Непривычно потяжелевшее тело. Неужели растолстела за поход? Не может быть!
И, снова и опять - владыка Дионисий. Никак, бедняга, не доберётся до своей резиденции в Пемброуке - всё дела, всё политика. Ну и души прихожан. Особенно сидхи.
- Дочь моя, я хотел бы поговорить об убитом тобой рыцаре.
- Фха? - удалось придать выдоху вопросительную интонацию.
- Тебе не совестно?
Клирик разогнулся. Поклоны давались очень тяжело. Немного отдышался, приводя в порядок мысли. Не отвечать же с бухты-барахты. Прислушался к себе.
- Мне стыдно. Совесть не причём. Хотя... вру. Совесть и стыд. Да. Могла попытаться спасти - только попытаться! - не взялась. А сидеть и молиться - воспитание не позволило. Опять вру! Да что со мной такое? Отчасти - гордыня, отчасти - жалость. Он правда мучился. И душой больше, чем телом. Ждать - страшно.
- А жить страшно? - спросил епископ, - Вся наша жизнь - ожидание завершения. Уж к какому придём. Так почему ты сочла возможным оборвать последние минуты, которые Господь даровал этому человеку? Чтобы он успел подумать, сказать или даже сделать что-то очень важное.
- Потому, что трусиха... Потому, что эти минуты были последними из-за меня. Потому, что я не смогла смотреть, как уходит человек, которого я отказалась спасти. И не выдержала.
- Ты понимаешь свою ошибку?
- Да. Надо было рисковать и делать операцию. И пусть бы говорили, что зарезала!
- Я не про то, хотя здесь ты права. Наверное, надо было. Я не врач. Это обсудишь с мэтром Амвросием.
- Обязательно! Может он сможет делать такие операции. Придумает, как...
- Я про то, что ты убила человека.
- Это была его... Вру. Да что это со мной сегодня! Это была моя воля. Понимаемая мною как благо. Теперь я вижу в ней изъяны. Но тогда нужно было решать быстро. Ошибка. Жаль.
- Ты убила человека.
- Третьего за день. Может, и больше. А ещё многих раненых мною добили. Не спрашивая, знаешь ли.
- Это грех.
- Я уже говорила, что грешна! - Клирик начал уставать от разговора, - Владыка, мне тяжело продолжать этот разговор. Я обещаю вернуться к нему позже. Тем более, что он смыкается с проблемой противления злу силой. Но теперь мне необходимо обратиться к моему покаянию...
Епископ Дионисий удалился - так, чтоб его не видно было, и шумно выдохнул. Характер у августы, однако. И воззрения. Но главное - вспомнив о свободе воли, не стала переваливать вину на раненого, не сделала его самоубийцей. А значит - именно такова, как он сказал викарию. Воительница за веру. В море греха, именуемого войной, хранящая в сердце главное - любовь к людям. Хотя бы к друзьям. А что до врагов - тут было довольно истории с ребёнком. И разговор с ней будет суровый, но и молитва за неё горячая. А покаяния за этот поход никакого, ибо рисковала спасением души из любви к ближнему. А это высший подвиг, какой может быть. Если осознан. А вот как раз этого августа и не понимает! И радуется пойманной на золотой крючок плотвичке...