Сиан припомнила сказки Анны о Махе. Которая приходилась Немайн - ой, забыла! - внучатой племянницей. А Мабону дочерью. Которая бегала быстрее лошадей - да вот беда, её заставили бежать беременной. И всё из-за дурацких ирландских обычаев и похвальбы мужа... А Эгиль продолжал:
- Вот только есть такая штука, как воля богов. Везением и не назовёшь. Встретились они. Росомаха как раз убирала попавшую в ловушку рысь. Добыча большая, бросить жалко. А пришлось, как стрела над головой свистнула. Вот тогда до росомахи и дошло, что на неё охотник затаил. Что убить хочет - не поняла ещё. Решила, что гадости делает, с угодий желает выжить. Ну тут - кто кого!
И начала рыже-бурая веселиться. Для начала все ловушки стала пустить. Все! Иногда только не успевала. Поначалу рядом прикапывала, так, что найти нетрудно - предупреждала. Тот не понял. Так что уносить добычу стала она подальше. А там и в сарай наведалась, где у охотника на морозе меха лежали. Чтоб шкуры не выделывать, и чтоб не сгнили. Всё разорвала в клочья. В маленькие клочочки, меньше беличьих хвостов, которые никакой цены не имеют.
Охотник понял - или он, или медведь трупов. Убил кабана - в одиночку, рогатиной. Головой наживил ловушку, остальное уволок к себе. А росомаха не дура. Знает, что кабаньи головы отдельно от туш по лесам не бегают. Подскакала - а она скачет, как лошадь в галопе. Лапы при этом след в след ставит. Получается, будто на двух шла. Ну, если осмотреться хочет, и точно, встаёт на задние. Увидела голову, притормозила, стала троить - то есть иногда не попадала след в след, то одной лапой, то другой. Заволновалась, значит. Посмотрела, покумекала. Догадалась - где рвануть, где стукнуть. В общем, была ловушка - нет ловушки. Голову съела. Принюхалась. Учуяла след, по которому охотник тушу тащил - и туда. А кругом снег, и толстенный. Ну, она не проваливается, лапы широкие. Долго, коротко - а вот она, изба охотника. И склад, на который он повесил новенький и очень дорогой римский замок. Привезли откуда-то, вот как бы не через Дивед. А всё равно через четвёртые руки, четыре купца прибыль взяли. Представляешь, сколько у нас такая штуковина стоит? Замок этот я видел - росомаха долго когтями ковыряла. Не просто рвала, а именно ковыряла в отверстии для ключа. Будь у неё лапищи потоньше... Открыть не смогла, а тут уже утро, охотник скоро проснётся. Ну, она к поленнице. Та как раз жердями была подкреплена. Вот дверь она парой таких жердин и подпёрла. Оконца маленькие, человеку не пролезть. Не то, чтоб охотник приступа боялся, а для тепла.
Ну а сама стала разбирать крышу в сараюшке. А охотнику пришлось - в доме! Пока проснулся - от грохота, пока понял, что через дверь не выйти, пока верх разбирал, туша в лес переселилась.
Стреху разбирать - к покойнику. Ну да охотник белолобую в покойники записал. У них, у росомах, как бы повязка на лбу - у кого жёлтая, у кого рыжая, почти и не заметная, а у иных вовсе белая. А ещё шлея по боку, тоже светлая. Сделал лучшую ловушку. В такие росомахи попадаются. Те, что поглупее - всегда. Да и эта... Пришлось охотнику дерево расщепить, да распереть половинки. Заложить между тушку заячью, и ждать.
Сделал свое дело и спать пошёл. Спал и видел во сне, как наглая зверюга воет, насмерть сжимаемая половинками дерева. Не учёл одного - если дотянуться когтями до дерева и изо всех сил рвануться вверх и только вверх, пока не хрустнули рёбра, пока осталась сила от последнего вдоха - то вырваться можно. А в маленькое окошко, в которое человеку не влезть, росомаха проникнуть может.
Она будить охотника не стала. Так и полоснула по горлу во сне. Мы его так и нашли - улыбающимся. Добренькая она, росомаха. Я бы непременно разбудил врага, прежде чем убить. Чтобы тот прочувствовал. А ты?
- Не знаю, - сказала Сиан, - Не знаю. Но на Майни это похоже. И страашно!
Эгиль кивнул.
- Оборотень всегда похож на свою звериную форму. Даже когда человек. Но росомаха это не всегда пакости и месть. Вот могу рассказать, как росомаха на хуторском подворье жила. Щенком её подобрали, молочным и слепым. И дёрнула хуторянина нелёгкая вырастить её при доме, как собаку. Волчья порода, говорит, людям служит - пусть и эта порасстарается. Так и оставил. Сначала в доме держал. Потом стал во двор выпускать. И, знаешь, безобиднейшее вышло существо. То есть действительно безобидное - ни оно, ни его. Петух задирался - тыльной стороной лапы отмахнулась. Далеко летел, куры так не умеют... Одна беда: жрать - прорва бездонная. Ей не жалели, даже и мяса. И то, бывало, не хватало. Ну, она своё на скотном дворе добирала. Не то, что ты подумала, нет. Что у лошадок в тороках, что у свиней в корыте - это да, а чтоб саму скотину тронуть - никак. И всякий человек к ней привык.
В хозяйстве с неё проку никакого. Днями спит, ночью ходит. Часто - по крыше. Ещё любимое занятие было у неё: снаружи в окна заглядывать. Висит на когтях снаружи и сквозь пузырь пытается рассмотреть - а чего там внутри творится? Нет, чтоб внутрь зайти, посмотреть. Хотя спала в доме.
Безобидная, я говорил? Было одно исключение. Собаки. Всех на хуторе извела. Не успели они до неё до маленькой добраться - а уж как старались. Знали, смерть растёт собачья... Ну и потом - если кто приезжал с собакой, уезжал, стало быть, без. И ведь козла бодливого - не задрала. На стенку от него, бывало, взлетит и смотрит сверху насмешливо.
На охоте... Ну, тут и хорошо получилось, и плохо разом. То есть мяса - полно, а вот шкуры... И дохлятину часто приносила. Притащит кусок с душком и смотрит гордо - вот, мол, какая я умничка-добытчица! На крыше любила лежать, на солнышке. Как хозяин идёт - прыг ему на шею. Пока щенком была, и хорошо. А как выросла? С ног свалит, в прах земной вобьёт и ну лизаться. И над гостями любила такие шутки шутить. Как никого на месте удар не хватил - не знаю. Но я вот под неё попал, да. Так испугаться не успел. А потом - поздно было. Чего пугаться, если тебе рожу облизывают? Вот отплёвываться и громко ругаться - это да, так в этом главное росомашье удовольствие и состояло.