Когда ей под юбку чуть не закатилась верещащая "фэйри", Немайн даже не отскочила - попробовала обойти препятствие. Смысл слов пролетел мимо сознания. Но голова инстинктивно повернулась на звук...
- Спаси его! Только его, великая! Смилуйся! Вспомни, ты ведь ирландка!
Глаза мазнули по пищащему свёртку. Клирик начал было отворачиваться - и понял, что только хочет отвернуться, а на самом деле наклоняется к коленопреклонённой. И видит самое прекрасное, что только могут увидеть глаза сидхи...
Сознание Клирика отключилось. Не полностью - но руки приняли ребёнка сами.
- Это мне? - спросила Немайн неожиданно тонко, как птичка свистнула, - Он мой?
- Твой, великая...
- Правда? - она не верила, но уже ухватила и держала нежной и... неразжимаемой хваткой.
- Спасибо тебе, великая сидха...
Новая мать старую не слышала. Мир сузился до прекрасного существа в руках.
- Мой... Мой...
Охрана остолбенела, и не мешала прежней матери радостно выть, скорчившись в земном поклоне.
Сидха преобразилась. Куда и усталость девалась. Лицо запунцовело, уши на голове места не находили, порхая словно крылья бабочки...
Анна затаила дыхание. Как и все, у кого в ближайшей округе были глаза. Наверное, даже муравьи дивились из травы тому, как внезапно и вдруг измотанная воительница и лекарка, суровая наставница, еле стоящая на ногах после трудов и битв, обратилась во мгновения ока в девочку, которой подарили щенка. Исходила нежным счастьем, как костер теплом.
- Наставница, нужно обязательно пробиться в состав суда. Иначе...
Смотрит на ребёнка. Бессмысленно воркует, как ухитряются только матери. Уси-сюси. С самой такое было... Хотя не настолько, и не по приёмышу. Не слышит! Анна заглянула в склонённое к младенцу лицо. В глазах сидхи стоял волшебный май. Бесконечное счастье. Бесконечная радость. Ни тени мысли...
Анна испугалась. Но - ухватила сидху за плечи, встряхнула. Развернула голову к себе.
- Ты меня слышишь?
На короткое время в глазах Немайн появился смысл...
- Слышу. А суд. Пошёл он... - сидха, словно, пыталась вспомнить слово - Анна мельком испугалась проклятия, - Полем, лесом, холмом да торфяником! Маленький важнее.
- Да чем?!
- Он мой... Неужели не понятно?!
- Он этой разбойницы!
- Нет! Мой! - сидха прижала ребёнка к себе, в глазах начала подниматься тёмная волна, - Не отдам! Теперь мой. Моя прелесть...
- Ясно...
Анне захотелось напомнить Немайн, что сейчас сэр Эдгар вполне может присудить разбить её прелести головку о ближайшее дерево, но поостереглась. Чего доброго, начнёт петь. А что разбирать, где свои, а где чужие, не станет - уж точно.
- Я займу твоё место. От клана. Ты меня понимаешь?
- Ты умная, Анна. Хорошая... Я чуть-чуть соображаю. Потом буду больше. Наверное...
- Кивнёшь, когда надо? Сможешь?
- Да... Ох, напасть, - чуть опустила взгляд, - Напасть ты моя ненаглядная...
Викарий чуть слезу не пустил. С Августины-Ираклии можно было писать Мадонну. И как этот свет неземной сочетается с той яростью, которая встаёт из глаз гневной базилиссы? Пожалуй, силой чувства. Теперь понятно, как она могла спастись, когда схватили её сестру и мать. Ярость отбрасывает, любовь смиряет...
Снова картина встала перед внутренним зрением. Рушащиеся двери последнего укрытия. Солдаты самозваного регента Валентина, горя злобой и сладострастием, врываются в кабинет. Половина сразу проваливается в тартарары: вопли, будто ловушка под ковром вела прямо в Ад. На остальных рушится мебель. Немногих, что прорываются - отбрасывает страшный взгляд маленькой девушки с тяжёлым, скруглённым на конце мечом в руке. Она идёт на ряды убийц и насильников - и те расступаются, пока она не выходит из дворца... В неизвестность.
Любимый голос заставил Кэррадока поднять взгляд. Он сразу понял, что сидхе не до него, что она ничего не заметит. И залюбовался. Забыв сомнения, потому что сидха не могла быть злом. Пусть он её недостоин - но хоть она достойна любви. А значит - его боль и его крест - остаются с ним. Плакать было нужно. Но рыцарь улыбался. Впрочем, многие улыбались... Хмурился сэр Эдгар. Вот и уел сидху! Ответ оказался куда интереснее... Какой бы приговор он теперь не вынес, одно существо напрочь выпало из-под власти командующего. И к добру. Казнить младенцев - штука неприятная. А больше несмышлёнышей среди красных курток не нашлось... Выходило, что сидха поступила правильно. Укусила, но не в ущерб, а в пользу. Странная. Как хорошо, что остались только суд, днёвка, да возвращение в город. И целый год король не будет призывать на службу исполнившую свой долг сидху!
- Мы нас окрестим, вот прямо сейчас, только батюшка Адриан освободится, - сорокой трещала над младенцем сидха, любуясь, - И вырастет из нас хороший валлиец, а не бандит какой-нибудь. Как же назвать-то, а? Надо, чтобы и короткое имя звучало, и полное вышло подлиннее, да покрасивее... А полное имя у нас будет длинное, вот слушай, что к нашему добавим: ап Немайн, ап Дэффид, ап Ллиувеллин, ап Каттал, ап Барра, ап Карган, ап...
Малыш, видимо, испугался причисления к такому длинному роду. И заорал.
- Кушать хочешь.
Откуда-то Немайн точно знала, что новообретенный сын именно проголодался, а не описался, к примеру. Затравленно оглянулась. И - протянула бывшей матери. Мол, покорми. Но из рук не выпустила.
- Не отдам! - объявила сидха, глядя, как малыш с её рук сосёт чужую грудь, - Никому не отдам... Ну почему у меня своего молока нет... Ребёночек есть, а молока нет...
- Наставница...
- А?
- Вот. Одевай. Через голову... Осторожней. Вот так, теперь пропустим край под ремень, вытянем наружу... Да никто не посмеет у тебя маленького забрать.
- Что это?
- Твой плед. Свёрнутый для переноски ребёнка. В холмах так не носят? И зря, очень удобно. Руки не заняты... Я и двоих так таскала. Средних своих, близнят. Один на левое, другой на правое плечо. Так и вышли - один ангел, другой чертёнок, а лица одинаковые... Скажи, если можно, отчего тебе этот разбойник так глянулся?